Ингман Бергман - Фанни и Александр

С того места, где он сидел, он мог видеть мерцавшую зеленью залу. Зеленые стены, ковры, мебель, гардины — и пальмы в зеленых вазах. Он разглядел обнаженную белую даму с отрубленными руками. Она стояла, немного наклонившись вперёд, и задумчиво глядела на Александра. Он много раз видел её раньше, но никак не мог решить, считать ли её чуточку живой и в таком случае немножко опасной, хотя в то же время необъяснимо привлекательной. Сейчас, в одиночестве, обнаженная дама с отрубленными руками была определенно живая, он чувствовал это нутром. На пузатом, отделанном золотом бюро с золотыми ножками под стеклянным колпаком стояли золотые часы. К циферблату прислонился мужчина, играющий на флейте, а на маленьком камушке сидела дама с глубоким вырезом на лифе, большой шляпе и в короткой широкой юбке, — оба тоже золотые. Когда часы били двенадцать, мужчина начинал играть на флейте, а дама — танцевать. Бабушка часто показывала, как работает механизм, но сейчас, в одиночестве, все было по-другому. Александру стало жалко флейтиста и даму, запертых под стеклянным колпаком.

В это воскресное утро бабушка встала поздно, широкая кровать с высокими резными спинками до сих пор не застелена, и от подушек хорошо пахнет бабушкиными розовыми духами (они называются «глицерин с розовой водой», и купить их можно в любой аптеке, но Александр этого не знал). Комната не слишком велика, обстановка в ней не менялась более сорока лет, все здесь осталось таким, каким было в день свадьбы в 1862 году, когда Хелена и Оскар Экдаль впервые возлегли на супружеское ложе, на котором они больше двадцати лет развлекались, плакали, ссорились или держались за руки, а может быть, вели рассудительные беседы о театральном репертуаре, будущем детей, настроении свекрови и несчастьях друзей. Брак Оскара Экдаля Первого и его жены Хелены, урожденной Мандельбаум, как они сами считали, был счастливый, и они никогда не нарушали верности друг другу...

На стене, напротив кровати, висит, освещенный светом зимнего дня, портрет фру Хелены в роли Ифигении. От картины исходит удивительное сияние. Александру кажется, будто бабушка движется там, на полотне, он почти слышит её голос, его мать играла эту роль, и он знает слова наизусть. Он наслаждается видом её изящных рук, мягких губ, тяжелой крепкой груди под прозрачными одеждами, блеском кожи, серьезными, неправильной формы глазами, широким чистым лбом и вьющимися черными волосами.

Что можно ещё сказать об этой комнате — кроме того, что она загромождена картинами, фотографиями и дорогими сердцу предметами? В бабушкиной спальне никогда не бывает по-настоящему светло, и убирать её практически невозможно. Два раза в год из комнаты выносят мебель, из ковров и гардин выбивают пыль, драят пол, протирают каждый предмет, но через несколько дней всё, как и прежде, покрывается слоем пыли, и в этой длинной темноватой комнате повисает тяжелый аромат духов, смешанный с запахом стареющего дерева и ветхого бархата. У дальней, торцовой, стены стоит закругленный диванчик, обтянутый темно-красной, чуть потертой парчой. На нем набросано множество подушек самой разной формы, мягких и податливых. На этом диванчике Хелена Экдаль любит посидеть с внуком. Прижав к животу подушки, они сидят и разговаривают о жизни и искусстве, а иногда о Смерти и Загробной жизни.

Через всю квартиру тянется длинный темный коридор с высоким потолком; из окружающих его комнат и низких окошек над дверями, ведущими в кухню и комнату горничных, туда сочится колеблющийся сумеречный свет. Там, где коридор делает поворот, есть тайная комната: в двери, прямо над полом, просверлены пять дырок, а стены обиты красной материей; на них, за стеклом, в рамах висят картины, на которых изображены рыцарские замки и молодые красивые дамы под колышущимися вуалями. В центре этой тесной четырехугольной комнаты стоит трон с подлокотниками и спинкой, он тоже обтянут красной тканью; уголки и края окантованы латунью. Сиденье поднимается, а под сиденьем черная дыра — бездна, как думает Александр. Бабушка проводит здесь немало времени, пыхтя и вздыхая, Александр уже несколько раз предлагал составить ей компанию, чтобы ей не было так скучно, но бабушка всегда отказывалась. Отец Александра говорит, что бабушка страдает запорами из-за своей скупости. Ни фрекен Вега, ни Фрекен Эстер никогда подолгу не задерживаются на троне. Они врываются в комнатку, шуршат там своими юбками, и не успеешь ты сосчитать даже до десяти, как они уже выскакивают обратно.

В коридоре помещается внушительная железная печка, испускающая свой особый, чуть терпковатый запах тлеющих углей и разогретого железа. На кухне фрекен Вега варит на обед аппетитные, питательные щи, горячий аромат, который ни с чем не спутаешь, распространяется по всей квартире, вступая в высший союз с физическими испарениями, исходящими из потайной комнаты в конце коридора. Для маленького человечка, который, как Александр, едва не касается носом пола, от ковров свежо и сильно пахнет средством против моли, этим средством они успевают пропитаться за летние месяцы, когда лежат без дела, свернутые в рулоны. Каждую пятницу фрекен Эстер и фрекен Вега натирают старые паркетные полы мастикой и скипидаром, издающими невыносимый запах. Сучковатые дощатые полы пахнут мылом. Линолеум моют вонючей смесью кислого молока и воды.

От людей пахнет по-разному. Их одежда пахнет не только тканью, но и чадом, потом, табаком, духами. Обувь пахнет кожей, кремом и потом ног. Каждый человек — симфония запахов: пудра, дегтярное мыло, моча, выделения половых желез, грязь, помада. От некоторых пахнет просто человеком — от одних исходит запах надежности, от других — угрозы. Фрекен Эстер, горничная, носит парик, который она приклеивает к лысине специальным клеем. Она вся пропахла клеем. От бабушки пахнет увядающими розами. У матери Александра запах сладкий, словно ваниль, но когда она сердится, пушок у нее над губой увлажняется, и она начинает источать едва ощутимое едкое амбре, в котором словно бы чудится опасность. Запах молоденькой, круглолицей, рыжеволосой служанки — её зовут Май, и одна нога у нее короче другой — Александр любит больше всего. Самое большое для него наслаждение — лежать в её кровати, головой на её руке, уткнувшись носом в грубую ткань её рубашки. От нее пахнет потом и ещё чем-то вкусным. Оба прекрасно знают, что находиться здесь Александру, очевидно, запрещено, но пока их ещё никто не обнаружил, и они, как два дружелюбных зверька, продолжают наслаждаться обществом друг друга. От старшей сестры Александра исходит запах металла, это странно, но от нее пахнет в точности как от оловянного кубка, стоящего на курительном столике в библиотеке. От Фанни пахнет сладкими сливками и младенцем, хотя ей уже исполнилось восемь лет.