Томас Манн - Будденброки

– Эге, Будденброк, да ты сбежал с заседания? Этого еще, кажется, никогда не бывало! – крикнул ему кто-то из-за угла Мюленштрассе, кого он не сразу заметил, и перед ним вырос Стефан Кистенмакер, его друг и почитатель, во всех общественных вопросах неизменно повторявший его мнение.

У Кистенмакера была окладистая, уже седеющая борода, необыкновенно густые брови и длинный нос с очень пористой кожей. Года два назад, заработав солидный куш, он вышел из виноторгового дела, которое теперь вел в одиночку его брат Эдуард, и с тех пор зажил как рантье; но так как он почему-то стыдился этого звания, то постоянно делал вид, что занят по горло. «Я подрываю свое здоровье работой, – объявлял он, проводя рукой по седеющей, завитой щипцами шевелюре. – Но человек затем и живет, чтоб трудиться, не щадя своих сил». Он часами простаивал на бирже с серьезной и важной миной, хотя биржевые операции не имели к нему ни малейшего касательства. Кроме того, он занимал множество ни к чему не обязывающих должностей и недавно даже был назначен на пост директора городских купален. Он с величайшим усердием и буквально в поте лица своего выполнял обязанности присяжного, маклера, душеприказчика.

– Сейчас ведь идет заседание, Будденброк, – повторил он, – а ты тут разгуливаешь.

– Ах, это ты, – тихонько, с трудом шевеля губами, проговорил сенатор. – Минутами я ничего не вижу. У меня безумная боль.

– Боль? Где?

– Зуб. Со вчерашнего дня. Я всю ночь глаз не сомкнул… У врача я еще не успел побывать, так как утром был занят в конторе, а потом не хотел пропустить заседание. И вот, видишь, все-таки не выдержал и теперь иду к господину Брехту…

– Какой же зуб у тебя болит?

– Вот тут, слева, коренной… Дупло, конечно… Непереносимая боль! Всего хорошего, Кистенмакер! Сам понимаешь, что я спешу…

– А я, думаешь, нет? Дел – не обобраться!.. Прощай! Желаю поскорее избавиться от боли! Вели выдернуть! Раз – и кончено, это самое лучшее!

Томас Будденброк пошел дальше, стискивая челюсти, хотя от этого ему становилось только хуже. Он уже давно ощущал дикую, жгучую, сверлящую боль, а теперь еще начала жестоко ныть и вся нижняя челюсть. В воспаленной надкостнице колотились огненные молоточки; от этого слезы выступали на глазах сенатора, его бросало то в жар, то в холод. Бессонная ночь совершенно доконала его нервы. Разговаривая с Кистенмакером, он собрал все силы, чтобы голос не изменил ему.

На Мюленштрассе Томас Будденброк вошел в желтовато-коричневый дом и поднялся во второй этаж, где на дверях была прибита медная дощечка: «Зубной врач Брехт». Он не видел горничной, которая отворила ему дверь. В коридоре стоял теплый запах бифштексов и цветной капусты. Потом на него вдруг пахнуло острым запахом приемной. «Присядьте, пожалуйста! Сию минуточку!» – крикнул какой-то бабий голос. Это был Иозефус. Он сидел в своей блестящей клетке, коварно поглядывая на пришельца злобными глазами.

Сенатор присел возле круглого стола и попытался было развлечься юмором в «Флигенде блеттер», но тут же с отвращением захлопнув журнал, прижал к щеке прохладный серебряный набалдашник своей трости, закрыл воспаленные глаза и застонал. Вокруг была тишина, только Иозефус, кряхтя и щелкая, грыз железные прутья своей клетки. Г-н Брехт, даже если и не был занят, почитал долгом чести заставлять пациентов дожидаться.

Томас Будденброк вскочил и налил себе из графина, стоявшего на маленьком столике, стакан воды, противно отзывавшей хлороформом, затем отворил дверь в коридор и раздраженным голосом крикнул, что просит г-на Брехта поторопиться, если тот ничем особо важным не занят: у него боль нестерпимая.

Из дверей кабинета тотчас же высунулись лысый череп, полуседые усы и крючковатый нос зубного врача.

– Прошу, – сказал он.

– Прошу, – в свою очередь прокричал Иозефус.

Сенатор, не улыбнувшись, последовал приглашению.

«Трудный случай!» – решил г-н Брехт и побледнел.

Оба быстро прошли в конец светлой комнаты, где перед окном стояло большое зубоврачебное кресло с зелеными плюшевыми подлокотниками. Усаживаясь, Томас Будденброк коротко объяснил врачу, в чем дело, откинул голову и закрыл глаза.

Господин Брехт подкрутил кресло повыше и, вооружившись зеркальцем и металлической палочкой, приступил к осмотру больного зуба. От его рук несло миндальным мылом, изо рта – бифштексом и цветной капустой.

– Необходимо произвести экстракцию, – объявил он через минуту и побледнел еще больше.

– Что ж, приступайте, – отвечал сенатор, плотнее смыкая веки.

Наступило молчание. Г-н Брехт возился у шкафа, отыскивая нужные инструменты. Достав их, он снова приблизился к пациенту.

– Сейчас мы чуть-чуть смажем, – заявил он и тотчас же привел в исполнение свою угрозу, обильно смазав десну какой-то остро пахнущей жидкостью. Потом он, тихо, даже заискивающе попросив сенатора не двигаться и пошире раскрыть рот, приступил к работе.

Томас Будденброк крепко ухватился обеими руками за подлокотники кресла. Он почти не чувствовал, как г-н Брехт накладывает щипцы и только по хрусту во рту и непрерывно нарастающему, все более болезненному, неистовому давлению в голове понял, что все идет как надо. «Слава богу! – подумал он. – Надо перетерпеть. Оно будет все нарастать, нарастать без конца, сделается нестерпимым, катастрофическим, безумной, пронзительной, нечеловеческой болью, разрывающей мозг… И все останется позади… Надо перетерпеть».

Это продолжалось три или четыре секунды. Трепет и напряжение г-на Брехта передались всему телу Томаса Будденброка, его даже слегка подкинуло в кресле; до него донесся какой-то пискливый звук в глотке дантиста. Внезапно он ощутил страшный толчок, сотрясение – ему показалось, что у него переламываются шейные позвонки, – и тут же услышал короткий хруст, треск. Он быстро открыл глаза. Давление прошло, но неистовая боль жгла воспаленную, истерзанную челюсть, и он ясно почувствовал, что это не вожделенный конец муки, а какая-то неожиданная катастрофа, только еще усложнившая все дело. Г-н Брехт отошел от него. Бледный как смерть, он стоял, прислонившись к шкафчику с инструментами и бормотал:

– Коронка… я так и знал.

Томас Будденброк сплюнул кровавую слюну в синий тазик сбоку от кресла – значит, поранена десна – и спросил почти уже в бессознательном состоянии:

– Что вы знали? Что случилось с коронкой?

– Коронка сломалась, господин сенатор… Я этого опасался… Зуб никуда не годится… но я обязан был попытаться…

– Что же теперь?

– Положитесь на меня, господин сенатор…

– Но что вы собираетесь делать?

– Надо удалить корни посредством козьей ножки. Четыре корня.

– Четыре? Значит, четыре раза накладывать и тащить?