Томас Манн - Будденброки

Тони умолкла и начала упорно смотреть себе под ноги; она довольно искусно повернула разговор так, чтобы сам собой напрашивался ответ: если жизнь и нельзя начать заново, то все же существует возможность второго, более счастливого замужества. Но г-н Перманедер упустил эту зацепку и вместо ответа стал поносить г-на Грюнлиха так яростно, что эспаньолка встала дыбом под его нижней губой.

– У-ух ты, мерзавец, негодяй! Попадись только мне в руки, пес ты эдакий! Да я с тебя всю шкуру спущу!

– Фи, господин Перманедер! Прошу вас, перестаньте! Нам надлежит прощать и забывать… «Мне отмщение, и аз воздам», – сказал господь. Мама всегда приводит эти слова. Боже меня упаси от такого греха. Я не знаю, где теперь Грюнлих и как сложилась его жизнь, и все-таки я желаю ему добра, хотя он, может быть, этого и не заслуживает…

Но вот уже и маленький домишко булочника. Сами того не замечая, они остановились и безотчетно, невидящим взглядом стали следить, как Эрика, Ида, консульша, Томас и Герда, нагибаясь, исчезали в до смешного низеньких дверях пекарни: так были они углублены в свой разговор, хотя до сих пор и говорили только о вздорном и ненужном.

Они стояли у забора, вдоль которого тянулась узенькая грядка с чахлой резедой. Г-жа Грюнлих, низко склонив разгоряченную голову, с невероятным рвением ковыряла черную рыхлую землю концом своего зонтика; г-н Перманедер, в съехавшей на лоб тирольской шапочке, стоя вплотную подле нее, тоже время от времени с помощью своей трости участвовал в перекапывании грядки. Он поник головой, но его маленькие, светло-голубые заплывшие глазки, вдруг ставшие блестящими и даже слегка покрасневшие, взирали на нее снизу вверх со смешанным выражением преданности, грусти и ожидания, те же чувства выражали в этот миг и его бахромчатые усы.

– И вот теперь, – сказал он, – у вас, наверно, черт знает какой страх перед замужеством, и больше вы уж не захотите пробовать… так ведь, мадам Грюнлих?

«Как неудачно, – подумала Тони. – Мне ведь придется подтвердить», – и ответила:

– Да, милый господин Перманедер, признаюсь, мне было бы очень нелегко еще раз сказать кому-нибудь «да», потому что жизнь показала мне, какой это серьезный шаг… И чтобы сделать это, я должна быть твердо уверена, что человек, который испрашивает моего согласия, действительно честный, хороший и добрый человек.

Тут г-н Перманедер позволил себе спросить, считает ли Тони его таким человеком, на что она ответила:

– Да, господин Перманедер, вас я таким считаю.

Затем они вполголоса обменялись еще несколькими словами, скрепившими их помолвку, и г-н Перманедер получил дозволение по приезде домой переговорить с консульшей и Томасом.

Когда все остальные вышли из лавчонки с большими кульками пряников в руках, консул скромно отвернулся, так как оба они были в сильном смущении – г-н Перманедер нимало того не скрывая, Тони под маской почти царственного величия.

И вся компания торопливо зашагала к экипажу, потому что небо заволокло и уже начали падать первые капли дождя.

Как Тони и предполагала, ее брат вскоре после приезда г-на Перманедера навел подробные справки о его имущественном положении и выяснил, что «Кс.Ноппе и К о » фирма довольно скромная, но вполне солидная, получающая неплохой доход от совместных операций с акционерной пивоварней, директором которой состоял г-н Нидерпаур; из чего явствовало, что доля г-на Перманедера, вместе с семнадцатью тысячами талеров, определенных в приданое Тони, могла обеспечить супружеской чете пристойное и безбедное существование. Консульша была об этом поставлена в известность, и в разговоре, состоявшемся в тот же вечер между нею, г-ном Перманедером, Антонией и Томасом, все имущественные вопросы были решены быстро и беспрепятственно, так же как и вопрос о маленькой Эрике, которая, по желанию Тони и с полного согласия растроганного жениха, должна была последовать за ними в Мюнхен.

Через два дня г-н Перманедер уехал: «не то Ноппе заругается», но уже в июле месяце Тони вновь встретилась с ним в его родном городе, где она побывала вместе с Гердой и Томом проездом на курорт Крейт; консульша предпочла остаться вместе с Эрикой и мамзель Юнгман на Балтийском побережье. Обе пары воспользовались случаем совместно осмотреть дом на Кауфингерштрассе, то есть почти рядом с Нидерпаурами. Этот дом г-н Перманедер собирался купить, с тем чтобы большую его часть сдать внаймы: очень забавный старинный дом, с лестницей без площадок и поворотов, совсем как библейская лестница на небо; во втором этаже по обе ее стороны шли коридоры, по которым надо было идти в самый конец, чтобы попасть в передние комнаты.

В середине августа Тони вернулась домой, намереваясь ближайшие недели посвятить хлопотам о приданом. Многое, правда, еще сохранилось со времен ее первого брака, но кое-что необходимо было пополнить; и в один прекрасный день из Гамбурга, где Тони заказала ряд вещей, был прислан даже… пеньюар – правда, отделанный уже не бархатными, а суконными бантами.

Поздней осенью г-н Перманедер вновь прибыл на Менгштрассе: свадьбу решено было долее не откладывать.

Торжество это протекало точно так, как того ждала и желала Тони: без особого шума.

– По-моему, ничего особенного устраивать не надо, – сказал консул, – ты снова замужем, словно ты никогда и не переставала быть замужней женщиной.

Приглашений разослано было очень немного, но, уж конечно, мадам Грюнлих сумела позаботиться, чтобы Юльхен Меллендорф, урожденная Хагенштрем, таковое получила. От свадебного путешествия новобрачные отказались: г-н Перманедер не понимал, зачем устраивать «эдакую гонку»; Тони же недавно вернулась с курорта, и даже путешествие в Мюнхен казалось ей не в меру утомительным. Обряд венчания происходил на этот раз не в ротонде, а в Мариенкирхе, где присутствовали только близкие родные. Тони высоко держала голову, украшенную уже не миртами, а флердоранжем, и пастор Келлинг, правда не таким громовым голосом, как некогда, но все еще в достаточно энергичных выражениях, призывал молодых к умеренности.

Христиан прибыл из Гамбурга, весьма элегантно одетый и несколько усталый, но веселый, рассказал, что его дела с Бурмистером идут «тип-топ», объявил, что он и Клотильда, видно, вступят в брак уже «только там, на небесах, и, конечно, каждый сам по себе», и… опоздал к обряду венчания, так как замешкался в клубе. Дядя Юстус был очень растроган и проявил свою обычную широту, подарив новобрачным массивную, прекрасной работы серебряную вазу для фруктов. Он и его жена жили чуть ли не впроголодь, так как мягкосердечная мать продолжала из хозяйственных денег платить долги своего беспутного и уже давно отвергнутого отцом сына Якоба, который теперь находился в Париже. Дамы Будденброк с Брейтенштрассе заметили: «Ну, надо надеяться, что на сей раз будет прочнее!» И самое неприятное, что все почему-то усомнились в искренности их надежд. Зато Зеземи Вейхбродт поднялась на цыпочки, звонко чмокнула в лоб свою питомицу, ныне мадам Перманедер, и, растягивая гласные, тепло прошептала: «Будь счастлива, милое дитя мое!»