Франц Верфель - Черная месса

Габриель делает вид, что ищет забытый мужем портфель.

Дыхание мертвеца учащается, в легком приступе астмы угадывается нетерпение. Наигранная небрежность слышится в его словах:

— Не думаю, что мой портфель следует искать в моей комнате.

Габриель бросает вокруг вымученный, озабоченный взгляд, будто сомневаясь, что искомое найдут у нее.

В ироничном гневе покойник трясет головой:

— Дорогая моя Бела, кто ж еще тут в курсе дела, если не ты?

Ему это надоело, со скучающим видом он машет рукой.

— Оставим портфель в покое! Твое дело — вовремя принести документы. Но я не побоялся пуститься в путь, чтобы предостеречь тебя.

Габриель всем телом ощущает острый выступ шкафа. Покойник, которому, видимо, некуда больше торопиться, говорит с болью в голосе:

— Прежде всего предостеречь тебя от Эрвина.

Он делает паузу, он устал и собирается с силами. Затем продолжает:

— Твои столь очевидные родственные чувства, — вероятно, сама ты этого не знаешь, — отравили наш брак. Ты не только самым утонченным способом отдалила меня от моей бедной матери, ты, милая Бела, обманывала, обманывала меня на каждом шагу!

Габриель тщетно пыталась заплакать. Но мертвец не дает сбить себя с толку.

— Если б ты обманывала меня с любовником, с каким-нибудь балбесом, — Бела, клянусь тебе, я бы этим удовольствовался, я бы не вернулся. Хотя я не говорил тебе, — я постоянно помнил, что старше тебя на двадцать пять лет…

Мертвец дает Габриели время собраться с духом. Ей удается выдавить из себя:

— Я ухаживала за тобой, десять ночей не спала!

От такой нелепой отговорки покойник только отмахивается. Он все еще скорее грустен, чем зол.

— Я ежемесячно отдавал тебе всю мою зарплату в восемь миллионов крон, всю, до последнего крейцера. И из этого скудного хлеба насущного ты крала значительные суммы, чтоб посылать деньги своему брату, бессовестному цыгану. Если б я в эти тяжелые послевоенные годы ел больше мяса, вероятно, я бы избежал безвременной кончины…

Мертвец убеждается, что возражать ему не осмеливаются. Он с трудом сдерживает ярость:

— Собственно, узнав это, я и пришел, Габриель. Я не вынес бы вечности, если б думал о том, как ты радуешься, что взяла меня когда-то в заклад. Я не говорил ни слова, но теперь ты знаешь, по крайней мере, что мне все известно. Я ведь не ангел. Наоборот, я — в твоем представлении — сухарь, судебная крыса, старик, не способный ничему радоваться… Но я, слава богу, не Эрвин, не трусливый предатель!

Тут Габриель находит в себе силы сказать:

— Эрвин — великий артист!

Мертвец высмеивает ее, не меняясь пока ни в облике, ни в одежде:

— «Великий артист»! В вашей семье свирепствует эпидемия гениальности. Твой отец был великим картежником, твой брат — великий скрипач, а ты сама — великая фокусница!

Тут у Габриели отчаянно вырывается:

— Если даже ты и с того света явился, Август, ты есть и останешься…

— Кем?! — гремит он в ответ, да так грозно, что она всхлипывает.

Но тут мертвец, прежде неподвижный, начинает меняться. Шея раздувается от ярости так, что воротник с треском лопается, руки безудержно и хаотично раскачиваются, сорочка лезет все выше и выше. Он неоднократно пытается, выбрасывая ногу вперед, шагнуть в комнату. Наконец ему удается переступить порог. Он приближается к Габриель, которой некуда скрыться. Изо рта у него хрипит:

— Разве в этой Богом оставленной республике смерть уже не достойна уважения? Я раскаиваюсь в том, что ни разу в жизни тебя не ударил…

Все сильнее шатает его из стороны в сторону, руки и ноги ходят ходуном.

Он пронзительно взвизгивает:

— Я научу тебя уважать смерть!.. Женщина!..

И наконец:

— На колени передо мной!

Вскрикнув, Габриель сгибается в коленях. Мертвец раздумывает. Он опускает голову. Он молчит. Думает ли он о своей старости, о ее молодости, о потерянных годах? Сожалеет ли о своей беспощадности?

Внезапно глубоко в груди у него раздается всхлип, он тоже тяжело и беззвучно опускается на пол.

Теперь они тихо стоят на коленях друг против друга. Поднятая рука постового застыла в воздухе, он не дает проехать колонне автомобилей, которая становится все плотнее и нетерпеливее.

Габриель тоже отчаянно нетерпелива. Всякое ожидание и задержка ей сегодня невыносимы. Как она рада, что профессор садится рядом с ней в машину! Он улыбается.

— Мы все еще не спим? У вас повышенная сопротивляемость.

В присутствии врача Габриель снова чувствует услужливое желание уснуть.

— Мне считать дальше?

Профессор благосклонно и терпеливо успокаивает ее.

— У нас еще есть время, мы можем немного подождать, пульс хороший (не так ли, коллега?). А куда вы собирались ехать, фрау Риттнер?

Габриель называет, конечно, Хоэнцолленштрассе. Профессор предостерегает:

— Но, дитя мое, сейчас еще слишком рано делать визиты. Вы же не можете появиться в обществе прямо из постели? Лучше всего поехать вместе с родственниками. Сходите пока в отель. Отоспитесь. Ночное путешествие выматывает нервы…

Габриель откидывается назад. Она счастлива, что этот мужчина думает и заботится о ней.

Портье в сером полевом военном мундире стоит за стойкой маленькой гостиницы «Австрийский Двор». У него породистое, суровое лицо.

— Прежде чем провести даму в комнату, я по долгу службы должен ее опросить.

Дрожащими руками Габриель ищет в сумочке паспорт. Портье строго заявляет:

— В нашем отеле останавливаются только лица с австрийским гражданством. Дама понимает…

Габриель не может найти паспорт. Официальным тоном портье продолжает:

— Дама должна уведомить нас, с какой целью она прибыла в Берлин.

Габриель виновато шепчет:

— Мой брат…

Серолицый широко раскрывает глаза. Пронизывающий взгляд.

— Имя брата.

— Эрвин.

— Возраст, пожалуйста.

— Годом моложе меня.

— Женат, разумеется?

Габриель с отвращением слышит, что отвечает утвердительно, тихо и робко.

— Да. Женат три года. На урожденной Юдифи Маймон.

Портье снимает фуражку, чтобы освободить голову для раздумий.

— Сомнительное дело! Дама должна обещать мне, что это не приведет к каким-либо нежелательным последствиям.

Габриель понимает, что в такой близости от фронта не только приходится пребывать в постоянном напряжении, но и сносить неприятное обращение окружающих. Ведь войне конца не видно. Тот отдаленный шум, кажется — канонада артиллерии? Когда я найду Эрвина…

Мужчина в защитной форме осторожно и внимательно зажигает фонарь, пламя которого незаметно при ярком солнце, и идет вперед. Гостиничные коридоры и переходы тянутся бесконечно, пока не погружаются в абсолютный мрак. Шаги портье впереди становятся все короче, звенят шпорами. Дорога меняется. Габриель идет по грязной деревенской улице, мимо разрушенных домов, вдоль вереницы пыльных грузовиков и толпы пристально уставившихся на нее и ухмыляющихся солдат. Габриель готова рухнуть под тяжестью двух своих мелких поклаж.