Франц Верфель - Черная месса

Сам я лишен этого дара. Но я могу проникнуть в отчет избранника.

Я видел Илию. Мы сослужили друг другу хорошую службу.

Доктор Грау задул чадящий огарок. Теперь только дымящая керосинка горела на буфете. Стулья уже составлены были на столах.

Хозяин ждал в нетерпении.

Мы поднялись и вышли.

Сзади хозяин покачивал головой. Сутана жгла мне тело, как рубашка Несса [87] Рубашка Несса — приносящий порчу дар; в греческой мифологии — отравленное кентавром Нессом одеяние Геракла. .

Утром я как раз собирался купить светскую одежду.

Нет! Нет!

Утром я хотел вернуться в любимый родной мой дом, в монастырь, броситься к ногам приора и исповедаться во всем.

Увы!

Слова мотыльковым венком плясали вокруг моей головы.

Мы вышли на свежий воздух.

Ветер подталкивал меня.

Тотчас я вспомнил о своей любви к певице, возвышенность этого чувства восхищала меня как дальний благовест, который я скрывал в своей душе.

Грау снова шел рядом со мной подпрыгивающей походкой ощипанного стервятника. Его нос, казалось, еще вырос, лицо же опадало, как гладь морская при отливе.

Ясно было: я познакомился с магом и принял участие в еретическом действе и заклинаниях, которые церковь предает ужасной анафеме, — я, отверженный монах!

Было ли это испытанием, через которое требовалось пройти?

Все равно!

Я понимал лишь одно.

Имя Лейлы наполняло меня.

Гнетущий воздух подвала, где мы сидели, спал с моих плеч. Возможно, все это было лишь фантазией, вызванной вином?

Однако я понимал, что не должен больше встречаться с этим человеком, видеть это осунувшееся мальчишеское лицо. Все благие силы во мне восставали против этой опасности. И все-таки! Сильно притягивало меня это лицо. Можно сказать, оно меня возбуждало.

Да, страстное желание дружбы — чувство еще сильнее, чем я питал к юному брату Афанасию, — владело мною, когда я рассматривал эти беспорядочно соединенные черты лица.

Вдруг я услышал, как кто-то отчетливо и резко прошептал мне в ухо слово «Fuga!» [88] Беги! ( ит. ). Фуга! — беги! Кто мне его крикнул? Мы как раз стояли на мосту, знакомом мне с той ночи, когда я в первый раз был в театре.

Доктор Грау шатался, как больной с перебитым позвоночником. Второй и третий раз коротко и остро вонзилось мне в ухо: «Fuga! Fuga!» Мы проходили мимо статуй святых, у ног их горел вечный огонь. Доктор Грау остановился в мерцающей тени, попытался шагнуть вперед, но безуспешно. Ему пришлось снова вытащить щепотку из своей табакерки, чтобы прийти в себя. Он глубоко вздохнул раза три с хрипами тяжелобольного, и затем сказал: «Извините». Не говоря ни слова, мы пошли дальше. Шипение предостерегающего голоса прекратилось.

Недалеко от моей гостиницы доктор Грау остановился и сказал:

— Прежде чем мы с вами расстанемся, я хочу точно описать то место, где мы встретимся завтра.

— Мы завтра уже не встретимся! — хотел я сказать, но не решился. Вот слабость натуры! Мне тяжело было сказать «нет», отказаться от чего-то, кого-то обидеть.

Грау, казалось, не замечал, что со мной происходит. Спокойно говорил он дальше:

— Вас, пожалуй, не стоит отговаривать пойти вечером в оперу. Господин Кирхмаус, будучи и меломаном, и глупцом-монотеистом, и комментатором этого бедняги Канта, рассказал мне о вашем любимом увлечении. Я со своей стороны немузыкален, или, лучше сказать, враг земной музыки, она обманывает нас своей размеренностью и возвышенностью, отвлекая от самых безотлагательных вопросов.

Немного погодя он добавил:

— Я отвергаю эту музыку! И прежде всего ненавижу вокальную музыку — дерзкое проявление людской заносчивости.

Эти слова сильно меня разозлили. Грау улыбнулся:

— Не обижайтесь на человека, который строго придерживается своих убеждений!

Впрочем, мои друзья и я ожидаем вас в десять часов в «Клубе Причастия».

Пойдите по Старому Мосту на ту сторону набережной, затем идите прямо вдоль нее, пока не достигнете пригорода Нойвельт. Там вы увидите маленький причал — узкие мостки с цепью по краям, — который ведет к острову. Идите по причалу, затем мимо сгоревшей мельницы и остановитесь в переулке, где вам бросится в глаза гостиница под названием «К мосту». Там вы спросите о клубе. Этого достаточно.

Странно! Пока доктор Грау говорил, я проделал в воображении весь путь, который он описал. Я видел причал, мельницу и наконец гостиницу.

Так тесно я был уже с ним связан.

Fuga! Fuga!

Я повторял в душе это слово. На какое-то мгновение я решился оставить завтра этот город, покинуть даже ее. Внезапно мне пришло на ум имя нашего приора. Я собрал все силы и сказал:

— Нет! Никогда вы меня больше не увидите! — Но доктор Грау уже протянул мне руку и исчез в переулке.

Я стоял там, без единой мысли в голове. Я глубоко дышал. Мышцы болели так, словно всю ночь я перетаскивал каменные плиты к какому-то строению за несколько миль отсюда.

Затем напряжение спало, но я был так разбит, что едва смог сделать несколько шагов к своему дому.

Между тем забрезжило бледное, болезненной страстью одержимое утро.

Лаяли собаки; на голове украшавшей фонтан фигуры посреди рыночной площади сидел черный дрозд. Пение его давило на меня страшной тяжестью.

Тут же стояла телега. На козлах спал мужчина. Тощая кляча скреблась и рвалась из упряжи. Две женщины стаскивали с телеги каждая по корзине. Увидев меня, они толкнули друг друга в бок. Я слышал, как одна из них сказала другой: «Священник!» Когда я проходил мимо, они перекрестились, встали на колени и запели на два голоса, как школьницы:

— Хвала Иисусу Христу!

Я забыл их благословить. Я хорошо помнил, что уже пережил это однажды, и застыдился своего молодого лица, прикрыв его невольно рукой.

Перед пробуждением я увидел такой сон. Я лежал в сумерках на горном лугу. С наступлением вечера тимьян и вереск пахли все сильнее. Я закрыл глаза и погрузился во мрак вместе со всем миром. Внезапный испуг охватил меня в темноте. Что-то мягкое касается моей руки. Я открываю глаза. Что это? Множество кошек пляшет вокруг меня, целое море белых и черных кошек; широкие волны гладких и взъерошенных шкурок, искрящихся и шелестящих, накатываются на меня; кошки прыгают, затевают потасовки и скатываются обратно. Их становится все больше. Я уже не вижу не единого стебелька, и только облака надо мной бурлят, не двигаясь с места. Теплые тельца с хрупкими косточками прижимаются к моим рукам нервными и ласковыми лапками, отталкиваются с грациозным кокетством и, вытянувшись, отпрыгивают. Мягкие мячики катаются по моему лицу, круглые теплые дрожащие головки жмутся к моему подбородку, щекочут волоски моих чопорных усов; смотрят на меня, моргая, глаза мерцают огоньками смарагда, в то время как на волосах моих недвижно восседает пушистое животное. Кошачье море вспучивается все больше; склоны гор, долины подо мной, весь земной шар словно стал добычей этого крадущегося, нежного, опасно мелодичного народца. Кошки, сидевшие на моей груди, не давят на нее; упругими, ловкими, тигриными шагами бегают кошки по моим ногам, но шаги эти почти неощутимы. Кошка, устроившаяся на моей голове, почти невесома и нежна, как чувственное возбуждение лежащего в обмороке человека, только-только приходящего в себя. И все-таки появление множества кошек исполнено чарующего ужаса. Это происходит оттого, что ни одно из животных не мяукает и не мурлычет, и даже шаги и прыжки их почти не слышны. Кошки подпрыгивают, ползают, прижимаются друг к другу и катаются по траве в абсолютной тишине. И эта тишина нарушается только шелестом бесчисленных искр, которые тут и там потрескивают в белых и черных кошачьих шкурках. Я затаил дыхание. Я лежу, как могучий горный великан, прикованный к земле. Движение кошачьего моря становится все ритмичнее, будто подчиненное таинственному закону прилива и отлива. Тут взошла луна, огромная, словно беременная. Справа и слева, внизу и вверху, пенится беззвучный кошачий прибой. Мое угнетенное состояние сменяется растущим блаженством. Ночь становится все свежее, все мягче, умиляет меня, и все гармоничнее приливы пушистого моря. По кошачьим волнам, босое, будто не чувствуя спинок животных, близится ко мне какое-то видение. Моя плоть сопротивляется, я кричу. Она склоняется надо мной. Кошки отхлынули. Дыхание Лейлы теплое, как тельца животных. Я вскрикиваю во второй и в третий раз. Должно быть, мой учитель вызвал его. Так как внезапно он оказывается здесь.