Элиза Ожешко - Дай цветочек

Мечтая об огромном заработке в целый злотый и лукаво усмехаясь при мысли о блестящих пуговицах, которыми она завтра ослепит молодую горничную, всегда улыбающуюся, Хаита чувствует, что начинает засыпать. Ноги у нее болят от камней, по которым целый день ходила она. Рада бы уже лечь спать, подымается, но чувствует: что-то лежит под ногами. Дрожащей рукой берет лампу и наклоняется. Это Хаимек, — он сидел у нее на коленях и наблюдал за работой; теперь он свалился и спит у ее ног, крепко держа в зажатой руке недоеденный бублик.

Запавшие губы Хаиты расцвели в широкой улыбке. Она ставит лампу на стол, берет в объятия внука и, целуя его разрумянившиеся от сна щечки, говорит:

— Сонуля моя маленькая, я чуть не упала из-за тебя!

И при этом все больше и больше смеется, чуть не хохочет.

Хаимек просыпается, подымает сонные веки и быстро подносит к губам недоеденный бублик. Бабка укладывает внука под перину.

— Бобе, — зовет вдруг ребенок.

— Ну? — отзывается Хаита, снимая свою кофту.

— А где же пятачок, что я сегодня получил от пурица?

Вопрос этот неприятно поражает Хаиту.

— Где пятачок? — кричит она. — Я за окно его выбросила, ты выклянчил его, а я говорила тебе, чтобы ты не попрошайничал. Если ты еще раз не послушаешься меня, розгой тебя отлуплю!

Хаимек не слышит уже ни упреков, ни угроз бабки. Он уже снова заснул с бубликом во рту, с запрокинутыми над головой руками. Темные ресницы бросают тень на розовые щечки, маленький ротик нежно улыбается. Старая бабка гневается еще с минуту, потом вынимает из кармана добытый внуком пятачок, рассматривает его со всех сторон, как бы стараясь убедиться в его сохранности, тяжело вздыхает при этом, мотает головой и, наконец, ложась под перину, говорит:

— Ну, что же делать!

И добавляет:

— Беда!

Иногда бабушка с внуком весело играют вдвоем. Чаще всего это бывает поздно вечером, когда Хаита приходит домой, неся на плечах корзину, полную тряпья, либо купленного, либо собранного на мусорных кучах. Жилище Хаиты находится в самых недрах того лабиринта, который образуют улички и домишки еврейского квартала города Онгрода. Это маленькая избушка, такая низенькая, что рука Хаиты легко достает до почерневших балок потолка, и очень тесная — добрую половину ее занимает глиняная печь. Единственное оконце этой избушки выходит не на улицу, домик стоит среди хаоса перемешавшихся между собой дворов. Их такое множество, что незнакомому с местностью ориентироваться среди них невозможно. Отделенные друг от друга маленькими домишками с гнилыми, накренившимися к земле заборами, дворики эти переплетаются между собой, приобретая самые разнообразные формы: то это узкие, длинные, кривые коридоры, то прямоугольные или круглые клочки земли, — замусоренные, с большими стоячими лужами среди острых камней, загроможденные старыми досками; на этих досках днем качаются дети, а ночью они скрипят и стучат под порывами ветра.

Случается иногда, что Хаимек опережает бабку и первый возвращается домой со своей прогулки по городу. Хаимек расторопный ребенок. Во мраке, царящем в избенке, он разыскивает спички, зажигает маленькую лампу и ставит ее на окно, чтобы она освещала дорогу бабке, когда та будет проходить по двору, похожему на длинный кривой коридор. Все это он делает серьезно, спокойно, осторожно. Затем он начинает производить в избенке розыски. Сначала он отправляется за печку, и по шелесту, который он производит, можно догадаться, что он разгребает лежащую там старую бумагу. Потом заглядывает под стол, под перину и под подушку бабки, а также и под свою, лежащую в углу на полу, перину. Иногда эти розыски остаются совершенно напрасными. Но чаще всего Хаимек находит за печкой или под периной кусок черствой булки, бублик, кусок хлеба или сыра. Тогда он забирается со своей добычей в угол и, с аппетитом поедая свою находку, ждет прихода бабки.

Вскоре за окном на камнях мостовой слышится глухой стук истоптанных башмаков Хаиты. Низенькая дверь широко распахивается, и в нее всовывается — сначала яркожелтый платок, облекающий голову старухи, потом ее сгорбленные плечи, затем большая корзина, переполненная разноцветным тряпьем; среди этого тряпья то тут, то там блестят металлические пуговицы, украшающие изношенную одежду. Тогда и Хаимек срывается со своего места, подскакивает к бабке, помогает ей снять с плеч ношу, протягивает к ней ручки с недоеденным бубликом или сыром и восклицает:

— Кушай, бобе!

Хаита иногда берет предлагаемую еду и ест, но часто, однако, она бывает так измучена, что с громким стоном садится на пол у своей корзины и безмолвно опускает руки.

Хаимек снимает с окошка лампу, кладет ее на пол, а сам садится против бабки и запускает обе руки в корзину. Сколько радости, сколько возгласов восхищения! Как много интересного и красивого. Иногда, например, любопытные и нетерпеливые ручки Хаимки с трудом вытаскивают из корзины бабки длинное, в оборках, платье из лилового муслина. Платье это все в пятнах и дырах, но Хаимек их не замечает, он любуется его прекрасным лиловым цветом и с раскрытым ртом приглядывается к узорчатому рисунку. За платьем выглядывает из корзины сильно измятая соломенная шляпка с продранным дном, но зато украшенная большой розой и розовой лентой. При виде розы Хаимек даже за голову руками хватается, а потом, чтобы еще больше насладиться видом этой прелестной вещицы, надевает ее бабушке на голову. Хаита не возбраняет ему делать это. Глаза ее блестят и улыбаются из-под розы, оттеняющей ее пожелтевший лоб. А счастливый Хаимек приглядывается к ней и, качая головой, восклицает:

— Шайне бобе, шайне бобе! (Красивая бабушка, красивая бабушка!)

За шляпой вынимаются ботиночки, рваные, но из красной кожи. Хаита не покупала их, а просто подобрала под окном какого-то богатого дома. В мгновение ока красивые ботиночки оказываются уже на ногах у Хаимки. Он прыгает от восторга по комнате и, поминутно останавливаясь и низко наклонив головку, рассматривает их с необычайной любовью. Хаита, глядя на счастливого ребенка, отдыхает.

— Хаимка, ты сегодня ничего не получил в городе?

Губы ее дрожат, когда она произносит эти слова, глаза смущенно мигают. Она стыдится своего вопроса.

И когда Хаимек отвечает, что ничего не получил, то Хаита молчит, только что-то тихо бормочет про себя, трясет головой и вздыхает. Но как только он полезет в карман и добудет серебряную или медную монету, старая бабка вырывает из его рук деньги, бросает их на землю и приходит в ярость.

— Ты снова просил милостыню, — кричит она и, подымаясь с пола, грозит протянутой рукой ребенку, который пятится к своей постельке.

— А что я говорила тебе? Разве я не говорила тебе, что попрошайничать стыдно, грех? Я розгой за это тебя отлуплю!