Готфрид Келлер - Зеленый Генрих

Я еще судорожно искал слова, чтобы прервать молчание, а Дортхен, движимая тем же намерением, уже приоткрыла рот, как вошла экономка приходского дома и теперь не уходила, видимо, считая своей обязанностью занимать разговором молодую госпожу из замка. Вскоре возвратился и капеллан, который закончил свое дело раньше, чем сам ожидал; тут завязался какой-то хозяйственный разговор, а я, воспользовавшись удобным случаем, распростился и ушел, унося свое сердце, переполненное избытком чувств. Дортхен поглядела мне вслед и крикнула, чтобы я не слишком поздно возвращался в замок.

Побродив некоторое время, я дошел до того места, где в день моего прибытия вышел из лесу и где моим глазам предстали вечерняя равнина под дождем, раскинувшееся вдали имение и старая церковь. Я направился к церкви и вошел в нее, но перед алтарем стояла на коленях и шептала молитвы какая-то старушка, и я пробрался в один из приделов в заброшенной части постройки; там царила полутьма, так как высокие окна романской архитектуры были наполовину замурованы. В этой части храма в течение лет нагромоздилось множество самых различных предметов.

В середине высилось древнее надгробие из черного известняка, на котором было высечено изображение высокого рыцаря со сложенными на груди руками. Рядом с ним, на краю саркофага, стояла плотно закрытая и запаянная кружка из бронзы в виде небольшой урны искусного чекана; она была прикреплена к нагрудному панцирю каменного рыцаря тонкой бронзовой цепочкой. По преданию, в этой урне находилось забальзамированное и засушенное сердце покойного; и сосуд и цепочка позеленели от времени и тускло поблескивали в полумраке придела. Это было надгробие одного бургундского рыцаря, жившего в конце пятнадцатого века; неукротимый и непостоянный, хотя и честный по природе, он был преследуем всяческими несчастьями и женским коварством и блуждал по многим странам; у предков графа он нашел свое последнее прибежище, и здесь его сердце было в конце концов разбито последним предательством.

Это надгробие он сам заказал и сам выпросил себе это уединенное место; усыпальница графского рода была уже тогда перенесена в большую церковь, Об этом сердце, заключенном в урне, в народе ходили различные легенды; рассказывали, например, как «влюбленный бургундец» велел, чтобы его сердце было привязано к гробнице, пока, живая или мертвая, сюда не прибудет некая дама и не возьмет его на родину; если же она забудет о нем, то не найти ей никогда вечного покоя, и это так же верно, как то, что он надеется обрести этот покой; всякая другая женщина, которая осмелится взять в руки урну, должна будет трижды поцеловать ее и трижды прочесть «Отче наш», иначе «влюбленный бургундец» иссушит ей руку, или сломает колено, или сделает еще что-нибудь подобное. Эти россказни, очевидно, были причиной того, что сосуд и цепочка так долго хранились здесь.

Я забрался в темную нишу, напротив романтического надгробия, между отслужившими свой век дарохранительницами и старинными хоругвями, и предавался грустным мыслям о предстоящей разлуке; они были тем печальнее, что я в этот последний час должен был признаться самому себе: при всей неожиданности пережитого вряд ли мне и дальше будет сопутствовать столь же необычайная удача, вряд ли судьба подарит меня еще и возможностью одержать сказочную победу, о которой я мечтаю. В этот решающий момент необходимость заставила меня прийти к этому трезвому выводу, к тому же я стыдился своего поведения; как малое дитя, я увидел блестящий предмет и сразу потянулся к нему. Борясь с подобными чувствами, я говорил себе, что уже ни на что не могу надеяться для себя самого, что думаю только о предмете любви своей и питаю отныне лишь самоотверженное умиротворенное чувство; впрочем, возможно, что под его покровом опять притаилось прежнее желание. Таким размышлениям предавался я в сумраке церковной ниши, пока не услышал из глубины церкви легкий шум шагов и женские голоса. Вслушавшись, я узнал голоса Доротеи и Розхен. Девушки на этот раз не смеялись, они о чем-то советовались друг с другом. Но им скоро надоело быть серьезными; они спустились в нишу, и Доротея воскликнула:

— Идем, Розхен, давай посмотрим еще разок на влюбленного героя.

Они подошли ближе к памятнику и заглянули с любопытством в темное, честное лицо каменного рыцаря.

— Я боюсь, — прошептала Розхен и рванулась было убежать. Но Дортхен удержала ее и сказала громко:

— Почему же, дурочка? Он никого не обидит. Посмотри, какой он хороший дядя!

Тут она взяла в руки бронзовый сосуд и осторожно приподняла; потом неожиданно стала трясти его изо всех сил, так что высохшее нечто, лежавшее в нем более четырехсот лет, громко застучало внутри и к тому же зазвенела цепь. Дортхен взволнованно дышала; я видел ясно ее лицо, на которое падал луч дневного света, и заметил, как оно изменялось — розовый румянец перешел в мраморную бледность.

— Послушай-ка эту погремушку! — воскликнула она. — На, погреми, если хочешь!

Она сунула урну в руки дрожавшей от страха Розхен, но та вскрикнула и уронила сердце; Дортхен ловко подхватила его и снова стала трясти урну.

Я же, о присутствии которого они вовсе и не подозревали, с удивлением глядел на эту игру.

«Подожди-ка! — подумал я. — Вот я тебя напугаю!»

Быстро утер я слезы, испустил глубокий вздох и произнес по-старофранцузски печальным голосом, для чего мне не пришлось даже особенно менять свой: «Dame, s'il vous plaist, laissez cestuy cueur en repos!» [226]

Двойной крик был мне ответом, и девушки, как безумные, выбежали из ниши, а затем из церкви; Дортхен, бежавшая впереди, одним махом перепрыгнула через ступени и порог церковных дверей; она была бледна как смерть, но все еще смеясь подбирала платье и, перебежав через кладбище к своей любимой скамейке, бросилась на нее; все это я мог хорошо разглядеть из окна, на которое быстро взобрался.

Дортхен, чье лицо было чуть ли не белее ее белых зубок, откинулась назад, обхватила колени руками, а Розхен воскликнула:

— Боже мой, да ведь это было привидение!

— Да, да, привидение, конечно, привидение! — сказала Дортхен и захохотала как безумная.

— Ты безбожница! Разве ты совсем не боишься? Разве твое сердце не стучит еще сильнее, чем стучало там мертвое сердце?

— Мое сердце? — ответила Дортхен. — Я говорю тебе, оно прекрасно себя чувствует!

— Что же он крикнул? — спросила Розхен, которая все время прижимала к собственному сердцу обе руки и время от времени проверяла, не потеряли ли они способность двигаться. — Что сказал этот французский призрак?

— Он сказал: сударыня, если вам хочется, возьмите это сердце и сделайте себе из него подушку для булавок! Поди назад и скажи, что мы подумаем! Поди, поди, поди!