Элиза Ожешко - Марта

Она подошла к хозяину, который встал и, оглянувшись на пожилого мужчину, подал ей руку. Марта заметила эту заминку, но приписала ее присутствию постороннего. Тот, казалось, был целиком поглощен чтением. Марта глубоко вздохнула и тихо спросила:

— Вы прочли мою рукопись?

— Прочел, пани.

О господи, как странно звучит его голос! Что это значит? В тоне его слышалось как будто неудовольствие, смягченное жалостью.

— И каково же ваше мнение? — еще тише проговорила женщина, почти не дыша и всматриваясь широко открытыми глазами в лицо книгопродавца. О, если бы зрение обманывало ее! Ведь в выражении его лица сквозило то же смущение и сочувствие, какое она услышала в его голосе!

— Мнение, — начал он медленно, — мнение… неблагоприятное. Мне очень, очень больно, что я вынужден сказать вам это… но ведь я издатель, ответственный перед публикой, и предприниматель, вынужденный соблюдать свои интересы. В вашей работе много достоинств, но… она не годится для печати…

Марта пошевелила губами, но не издала ни звука. Книгопродавец после короткого молчания, во время которого он, видимо, подыскивал слова, продолжал:

— Правда, ваш перевод не лишен достоинств. Могу с уверенностью сказать, что у вас несомненно есть способности, о чем свидетельствует язык перевода — сочный, живой, страстный. Но… по вашей работе видно, что способности эти, простите за откровенность, очень мало развиты. Вам недостает знаний и знакомства с техникой писательского мастерства, Оба языка, с которыми вам пришлось здесь иметь дело, вы знаете недостаточно хорошо, не говоря уже о том, что не знаете научной терминологии. Да и литературный язык, содержащий множество оборотов, не употребляемых в обиходной речи, видимо, очень мало вам знаком. Отсюда частая замена одних слов другими, неточность выражений, неполадки, путаница. Словом, способности у вас есть, но учились вы слишком мало. Писательское мастерство, хотя бы и в области перевода, требует широкого образования, знаний как общего, так и специального характера…

В заключение книгопродавец добавил:

— Вот и вся правда, и я вам ее высказал с великим сожалением. Как ваш знакомый, я огорчен за вас, что вы не сможете работать в этой области; как человек, я сожалею, что вы не развивали своих способностей. У вас они несомненно есть, но вы мало учились…

Он взял со стола сверток и подал его Марте. Но она не протянула руки и даже не шевельнулась; она стояла прямо, неподвижно, как вкопанная, и только странная улыбка кривила побелевшие губы. Эта улыбка была в миллион раз страшнее слез, в ней было отчаяние человека, который уже издевается над самим собой и над всем в мире. Мнение книгопродавца о ее переводе было почти буквальным повторением того, что несколько месяцев тому назад сказал журналист Рудзинский о ее рисунке. Именно это сопоставление и вызвало судорожную улыбку на губах женщины.

— Всегда одно и то же! — пробормотала она. Потом, опустив голову, сказала громче: — Боже мой, боже, боже!

Это был хотя и подавленный, но душераздирающий вопль. Теперь она не только плакала при посторонних, ни даже не могла сдержать стонов. Куда девалась ее гордость, мужество, сдержанность? Эти свойства ее характера отчасти ослабила привычка к бесконечным унижениям, но все же у нее хватило еще мужества поднять голову, сдержать слезы и довольно спокойно посмотреть на книгопродавца. В этом взгляде была мольба. Увы! опять мольба, и, значит, унижение!

— Вы очень добры ко мне, — сказала она, — а если мне не помогла ваша доброта, это уж моя вина…

Она вдруг замолчала. Ее застывший взгляд словно обратился внутрь.

— Моя ли? — спросила она очень тихо.

Этот вопрос она, видимо, задавала себе самой; социальные условия, одной из жертв которых она была, все теснее сжимали ее в своих железных тисках и требовали, чтобы она взглянула им прямо в страшное лицо. Но она быстро стряхнула с себя невольную задумчивость и снова устремила посветлевший взгляд на стоявшего перед нею человека.

— А может быть, я теперь могла бы подучиться? Неужели нет на свете такого места, где я могла бы чему-нибудь научиться? Скажите мне, скажите!

Книгопродавец был и тронут и смущен.

— Я такого места не знаю, — ответил он, с огорчением разводя руками. — Ведь вы женщина.

В это время из смежного отделения магазина вышел один из продавцов и подошел к хозяину с каким-то длинным списком или счетом в руках.

Марта взяла свою рукопись и ушла. Рука, которую она, прощаясь, протянула хозяину, была холодна, как лед, лицо неподвижно, как мраморное, и лишь дрожащие губы все еще горько усмехались, словно повторяя:: «Всегда одно и то же!»

Как только дверь за Мартой закрылась, пожилой лысый мужчина бросил на стол книгу, которую он, казалось, внимательно читал до этой минуты, и разразился громким смехом.

— Чему вы смеетесь? — с удивлением спросил книгопродавец, подняв глаза от поданного ему счета.

— Как же тут не смеяться! — воскликнул мужчина, и глаза его за толстыми и мутными стеклами искрились неподдельным весельем. — Как же не смеяться! Захотелось дамочке стать писательницей! Вот еще, ха, ха, ха! Ну и проучили же вы ее! Право, у меня было желание вскочить и обнять вас за это!

Книгопродавец холодно смотрел на посетителя.

— Поверьте, — возразил он с оттенком неудовольствия, — мне было крайне неприятно, даже тяжело огорчить эту женщину…

— Как! Вы это серьезно говорите? — удивился человек, сидевший за целой кипой книг.

— Совершенно серьезно. Это вдова человека, которого я знал, любил и уважал…

— Бросьте! Готов поручиться, что это какая-то авантюристка! Порядочные женщины не шляются по городу в поисках того, чего не потеряли. Они сидят дома, занимаются хозяйством, воспитывают детей и молятся богу…

— Помилуйте, пан Антоний, у этой женщины нет никакого хозяйства, она очень нуждается…

— Ах, оставьте, пожалуйста, пан Лаурентий! Удивляюсь вашей доверчивости! Это не нужда, а честолюбие! Да, честолюбие! Ей хочется блеснуть, прославиться, занять высокое положение в обществе и получить возможность делать, что ей заблагорассудится, прикрывая свои грешки воображаемым величием и мнимым трудом!

Книгопродавец пожал плечами.

— Ведь вы литератор, пан Антоний, и вам следовало бы лучше разбираться в вопросах женского труда и воспитания женщин…

— Женский вопрос! — вдруг побагровев и сверкая глазами, закричал мужчина, подскочив на стуле. — Да знаете ли вы, что такое этот женский вопрос…

От возбуждения захлебнувшись словами, он умолк на минуту, чтобы перевести дыхание. Затем, уже спокойнее, добавил:

— Впрочем, зачем я буду излагать вам свое мнение на этот счет. Прочтите мои статьи!

— Я прочел их, прочел, но они меня ни в чем не убедили…