Элиза Ожешко - Нерадостная идиллия

Как-то раз, когда она пришла к ним с матерью — ей было уже тогда лет пять, — Владек спросил, почему она никогда не придет одна в овраг.

— Трусишь? Или дороги до сих пор еще не знаешь? — говорил он. — Если трусишь, значит — дура: не съедят тебя волки! А если дороги не знаешь, так ты, когда с матерью сюда ходишь, шире глаза открывай да по сторонам гляди! Ты уже большая, могла бы одна всюду ходить!

Девочка подумала с минуту и сказала:

— Завтра прибегу!

— Приходи. — И с важностью добавил: — Я тебя в город сведу. Увидишь, как там красиво!

То ли мысль о предстоящей завтра самостоятельной экскурсии не давала Марцысе уснуть той ночью, то ли ее разбудила мать, которая чуть свет сорвалась с их убогого ложа и, схватив полученную вчера от Вежбовой горсть мелкой монеты, побежала в город, — но еще синяя предутренняя мгла окутывала овраг и нависшую над ним хату, когда девочка предстала перед своим приятелем. Владек ночевал в ту ночь под ивами и, только что проснувшись, сидел у пруда. Уткнув локти в колени и подпирая руками подбородок, он заспанными глазами смотрел на неподвижную поверхность пруда и о чем-то сосредоточенно думал. Когда Марцыся окликнула его сверху, он поднял голову и, увидев маячившую в сумраке фигурку, крикнул:

— Иди сюда!

Марцыся стала спускаться, но ей это стоило невероятного труда. Она то и дело, поскользнувшись, падала, вставала и через минуту шлепалась снова. Владек наблюдал ее тщетные усилия с невозмутимым равнодушием.

— Ну, дальше, дальше! — говорил он ей. — Смелее! Упала? Ничего, не разобьешься, не стеклянная!

Она, конечно, была не стеклянная, но, когда, поскользнувшись в последний раз, мячиком скатилась вниз, на самый берег, не выдержала и громко заплакала. Владек подошел и посмотрел на нее с презрительной жалостью.

— И что за народ эти девчонки! — сказал он. — Когда мне было столько лет, сколько тебе, я уже по горам прыгал, как коза, и на деревья лазил. Если не перестанешь реветь, сейчас схвачу тебя и закину за реку и за город!

Марцыся тотчас перестала плакать, а когда он достал из-за пазухи ломоть черного хлеба и разломил его пополам, ее залитая слезами рожица осветилась блаженной улыбкой надежды. Она протянула руку и воскликнула:

— Дай! Дай! Дай!

Потом они сидели рядышком под кустами барбариса, с которых капала утренняя роса, и молча грызли черствый хлеб. Похожий на синий дым, густой туман, наполнявший овраг до самого края, начинал уже редеть и подниматься вверх. Еще недавно окутанные им ивы протягивали сквозь него ветви, как ребенок вытаскивает ручки из пеленок, не дождавшись, когда его совсем распеленают. Серебристые листья их дрожали и тихо шелестели, и на каждом листочке сверкали алмазы росы. На темную поверхность пруда длинной золотой змеей упал солнечный луч и, достигнув прибрежных зарослей аира, рассыпался по его длинным листьям таким сверкающим веером искр, что следившие за ним дети зажмурились и заслонили ослепленные глаза. Когда они отняли руки от глаз, высокие аиры стояли, словно объятые пламенем, а за ними яркорозовой скалой поднимался склон оврага. В ветвях ив и шиповника оглушительно звенели птицы, от тумана не осталось и следа, только в воздухе еще чувствовался сырой холодок ночи и болот.

Владек поднял голову.

— Вот и день уже! — сказал он. — Гляди, там, далеко, солнце вышло из леса.

— Разве солнце выходит из леса? — спросила Марцыся.

— Ну да, — авторитетным тоном ответил Владек. — Там, против города, далеко за полями, есть такой лес, из него каждый день солнце выходит.

— А потом что?

— Потом? Не видишь разве? Светит на небе.

— А потом?

— Потом… ну, заходит за дома… и прячется. А когда спрячется, тогда ночь.

Девочка задумалась и немного погодя опять спросила:

— А ты знаешь, куда оно уходит?

— Кто? Солнце? Куда же ему идти? Под землю прячется и засыпает.

— Ага! — не унималась Марцыся, и в голосе ее уже звучало торжество. — А ты знаешь, как оно спит?

— Как же ему спать? — Обыкновенно… Глаза закроет и спит.

— А вот и неправда! Ничего ты не знаешь! — Марцыся ударила кулачком по ладони. — Солнце спит в большой такой красной колыбели, а у колыбели сидит море и всю ночь ее качает, чтобы солнце спало крепко. А вокруг лежат звезды, но не спят, потому что им надо караулить, чтобы не прилетел тот змей, что скачет верхом на ветре, и не сожрал солнце. Потому что, если, змей проглотит солнце, никогда не будет больше дня, и рожь не будет расти, и звери все передохнут, а люди в потемках съедят друг друга.

Владек слушал, глядя на нее с удивлением и восхищением.

— Откуда ты все это знаешь?

— Мать рассказала. Она мне иногда рассказывает такие хорошие сказки!

— Ага! — сказал Владек, подумав. — Значит, это сказки!

И добавил, вставая:

— Ну, пойдем в город!

Марцыся так и заплясала от радости.

Они отправились. Когда вошли на мост через реку, которая отделяла предместье от города, Марцыся сильно струхнула. На мосту была толчея — множество пешеходов, и лошадей, и телег. Все шли и ехали на базар. Владек вел Марцысю за руку и по дороге объяснял ей все, что для нее было ново, а ему давно знакомо.

— Вот, — говорил он, — это река, а там — лодки, они перевозят людей с одного берега на другой. А вот челноки плывут — в них рыбаки рыбу удят… Ничего, не бойся, лошадь не укусит… А тот мужик кричит не на тебя…

Вдруг он весело захохотал и остановился.

— Ай да Франек! Ну и ловкач! Стянул у мужика с воза сыр и дал тягу!.. А мужик не знает, куда сыр девался, орет… Эх, был бы я такой, как Франек, так тоже мог бы стянуть что-нибудь… Но мне не достать еще рукой так высоко…

Он зашагал дальше, таща за собой Марцысю. На ходу бормотал, разговаривая скорее сам с собой, чем с ней:

— И везет же Франку! Такой большущий сыр! Пусть только я немного подрасту — так и я сумею…

Марцыся, онемев от восхищения, указывала на что-то пальцем. Владек с трудом понял, что ее привело в такой восторг: на другом конце моста, у выхода в город, стоял лоток с баранками, булками и черным хлебом. Дети хотя и съели час тому назад по куску хлеба, но теперь, при виде разложенных на лотке заманчивых вещей, почувствовали, что очень голодны. Остановились перед лотком, не сводя глаз с булок, так сильно дразнивших аппетит, что у Владка даже губы дрожали, а большие глаза Марцыси налились слезами. У лотка сидела торговка и, как Аргус, стерегла свой товар от толпы, которая бурной волной наплывала с моста: в толпе шныряли босые, оборванные мальчишки, хитрые и увертливые, и худые, растрепанные девчонки, жадно высматривавшие что-то вокруг себя голодными и печальными глазами.

— Ну, пошли! — тихо сказал Владек своей подружке. — Ничего мы тут не выстоим. Эта ведьма сторожит свои булки, как черт — грешную душу!