Гертруда Стайн - Три жизни

— Ну, конечно, Джефф Кэмпбелл, а чего еще от тебя ждать, такой уж ты уродился, и никогда ты ничего не понимал и не поймешь.

— Так точно, Меланкта, и в этом мы с тобой похожи. Тебе-то, конечно, кажется, что ты единственный человек, который знает, что такое настоящая боль.

— А разве не так? Мало того, я еще и единственный человек, который знает, как с этой болью справиться. Нет-нет, Джефф Кэмпбелл, я и рада была бы любить кого-нибудь действительно стоящего, но так уж я устроена, что, видимо, никогда в этом мире такого человека мне просто не найти.

— Это уж точно. Если ты и дальше, Меланкта, будешь смотреть на мир теми же самыми глазами, то тебе его действительно никак не найти. Когда же ты, наконец, поймешь, Меланкта, что ни один мужчина никогда не сможет надолго удержать твою любовь? Это самая твоя сущность, Меланкта, ты не способна на настоящее, глубокое и верное чувство, чтобы взаправду и всерьез, и если в данный момент чувства тебя не переполняют, то тебе здесь больше и делать нечего, и ничем тебя не удержишь. Понимаешь, Меланкта, именно потому, потому что ты такая, ты и не можешь как следует вспомнить, что ты сама чувствовала какое-то время назад, не говоря уж о чувствах другого человека, который был с тобой рядом. Ты, Меланкта никогда не можешь как следует вспомнить, что и когда ты сделала и что было потом.

— Ну, конечно, Джефф Кэмпбелл, легко тебе так говорить. Ты-то всегда все накрепко запоминаешь, потому что ничего ты не помнишь, пока не придешь домой и не начнешь думать про все и вертеть в голове, вот только меня уволь от такого способа всегда все накрепко запоминать, Джефф Кэмпбелл. Я считаю, Джефф Кэмпбелл, что человек по-настоящему запоминает только то, что он чувствует в тот момент, когда все происходит, и если бы ты, Джефф Кэмпбелл, такое умел, ты бы никогда не поступал со мной так, как ты всегда со мной поступаешь, а потом ты идешь себе спокойненько домой, крутишь там все в своей голове, обдумываешь как следует, и после этого тебе, конечно, проще простого быть добреньким и все на свете прощать. Нет уж, Джефф Кэмпбелл, такой способ запоминания мне совсем не нравится, а люди при этом страдают, пока ты вертишь все у себя в голове, а им приходится ждать, что ты там надумаешь. Мне кажется, Джефф Кэмпбелл, я вообще ни разу в жизни не сталкивалась с такой низостью со стороны мужчины, как тогда летом, когда ты меня оттолкнул просто потому, что у тебя был очередной приступ памятливости и ты что-то такое в очередной раз вспомнил. Нет уж, Джефф Кэмпбелл, помнить нужно только себя, только то, что чувствуешь каждый миг, и когда это чувство к месту, вот что значит для меня — по-настоящему помнить. А в этом смысле ты просто безнадежен, Джефф Кэмпбелл, и никогда ничего не поймешь. Нет, Джефф, эту ношу я всегда несла одна. И страдать оставалась тоже одна, когда ты уходил домой думать и запоминать. Так ты ничего до сих пор и не понял, Джефф, чего тебе не хватает для того, чтобы научиться чувствовать по-настоящему. Нет, Джефф Кэмпбелл, это мне всегда приходилось помнить за нас за двоих, постоянно. Вот как между нами с тобой обстоят дела, Джефф Кэмпбелл, и никак иначе, если хочешь знать мое мнение.

— Надо же, какая ты делаешься скромная, Меланкта, когда рассуждаешь о таких вещах, да, Меланкта, ничего тут не скажешь, — рассмеялся Джефф Кэмпбелл. — А я-то думал, Меланкта, что это я порой бываю жутким зазнайкой, когда мне кажется иногда, что я просто весь из себя и что я такой умный и просто на голову выше едва ли не всех тех людей, с которыми когда-либо имел дело, но вот послушаешь тебя, Меланкта, и лишний раз убеждаешься, что парень ты неприметный и скромный.

— Скромный! — сказала в ответ Меланкта, и тон у нее был сердитый. — Тоже мне, скромник нашелся! Не тебе, Джефф, об этом говорить, даже в шутку.

— Ну, все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть, — сказал Джефф Кэмпбелл. — Мне раньше никогда не казалось, что я отличаюсь какой-то особой скромностью, Меланкта, но теперь, тебя послушав, я мнение свое на этот счет переменил. Таких людей, как я, довольно много, и живут они нормальной тихой жизнью, хотя, конечно, есть между нами и какие-то различия. Но ты, Меланкта, если я правильно тебя понял, ты — совсем другое дело. Тебе кажется, что так понимать все и вся, как ты, вообще никто кроме тебя не способен.

— Я тоже смогла бы стать по-настоящему скромной, Джефф Кэмпбелл, — сказала Меланкта, — если бы встретила человека, которого смогла бы уважать даже после того, как близко его узнала. Вот только я таких пока ни разу в жизни не встречала, Джефф Кэмпбелл, если хочешь знать.

— Оно и понятно, Меланкта, при таком-то как у тебя образе мыслей, ты, судя по всему, действительно никого подобного и не встретишь, при том, что ты не помнишь даже того, что сама чувствовала минуту назад, не говоря уже о том, чтобы дать себе труд и прислушаться к другому человеку, если он, конечно, не ноет каждый божий день о том, как ему плохо — вроде как ты сама. Нет-нет, Меланкта, я просто уверен, что тебе такого человека ни за что не сыскать, да чтобы он тебе еще и подошел, такой замечательной и ни на кого не похожей.

— Не надо, Джефф Кэмпбелл, все совсем не так, как ты говоришь. И только потому, что я всегда точно знаю, что мне нужно, а что нет, в тот самый миг, когда оно оказывается у меня в руках. И мне не приходится ждать, пока я разберусь, что к чему, а потом бросать все, что у меня есть, а потом опять возвращаться и говорить, мол, какую ужасную ошибку я сделала, и ничегошеньки я не поняла, и мне очень нужно, просто позарез, то самое, в чем я, как мне казалось, совершенно не нуждалась. Вот это чувство уверенности в том, что я точно знаю, чего хочу, и позволяет мне понять, какой человек для меня правильный, а какой нет, когда я знакомлюсь с человеком поближе, Джефф Кэмпбелл. А твоему способу делать такие вещи, Джефф Кэмпбелл, вообще, как мне кажется, грош цена, потому что ты сам никогда понятия не имеешь, что тебе нужно, а люди вокруг страдают. Нет-нет, Джефф, как-то не возникает у меня особого сомнения в том, кто из нас двоих сильнее и лучше, Джефф Кэмпбелл.

— Как тебе будет угодно, Меланкта Херберт, — вскричал Джефф Кэмпбелл, вскочил с места и даже выругался вслух, и был он в такой ярости, что уже совсем было собрался выскочить из комнаты и уйти от нее навсегда, но потом, тем же самым движением, он обнял ее и крепко-накрепко к себе прижал.

— Какой же ты у меня все-таки дурачок, Джефф Кэмпбелл, — нежно прошептала ему на ухо Меланкта.

— Да уж, — уныло согласился Джефф. — У меня никогда не получалось по-настоящему психануть, даже в детстве. Поэтому и ревел все время, потому что не умел психануть по-настоящему, а потом переть все вперед и вперед, как другие. Все без толку, Меланкта, я не могу как следует на тебя разозлиться, Меланкта, милая ты моя Меланкта. Только не думай, будто это все потому, что я согласен со всем, что ты тут сейчас наговорила. Ни чуточки я с этим не согласен, нет, правда, хотя и не могу как следует по этому поводу психануть, а между прочим, стоило бы. Нет-нет, Меланкта, девочка моя, ты уж мне поверь, ты совсем неправа, совсем, просто нельзя так думать, и все. Это же ясно как божий день. И по отношению ко мне это несправедливо, то как ты говоришь, что ты думаешь. До свидания, Меланкта, хотя для меня ты всегда будешь одна-единственная, маленькая моя, милая девочка.