Герман Брох - Новеллы

В это время Гёдике находился в саду. Заметив стечение народа, он приковылял на своих костылях и тоже встал вместе со всеми. Происходящее было для него привычным зрелищем, и потому что-то в его душе против него восставало. Он призадумался; ему хотелось изничтожить это зрелище, порвать, как рвут какую-нибудь бумажонку, по сперва требовалось сосредоточенно и пристально поразмыслить. Когда женщины поплюхались на колени, как поломойки, его стал разбирать смех, однако па нем лежал запрет, и он не смел издавать ни звука, он так и простоял все время, опершись на костыли, среди коленопреклоненных женщин; он стоял, словно каркас здания, уперев в землю свои подпорки и сдерживая рвущийся из горла смех. Зато когда женщины закончили «Отче наш» и трижды повторили «Ave Maria» [17] Хвала тебе, Мария (лат.). и дошли наконец до слов «И спустился в ад, и на третий день воскрес из мертвых», тогда вдруг внутри у него, как бы на одной из нижних площадок каркаса, как бы голосом чревовещателя, которого когда-то ему довелось услышать, немного повыше того места, где располагался живот с ноющими, скрученными в узлы внутренностями, начали возникать слова; и вместо того чтобы разразиться лающими звуками, а может быть, и совсем беззвучно (так глубоко внутри застряли эти слова) каменщик Гёдике внезапно произнес: «…и воскрес из мертвых», а едва произнес, как тут же умолк, настолько поразило его событие, совершившееся в нижнем этаже каркаса. Никто не обратил на него внимания, гроб подняли, и на плечах носильщиков, покачиваясь, гроб с приделанным к нему распятием поплыл со двора; следом за гробом среди прочих родственников и свободных носильщиков двинулся часовщик Замвальд, маленький, сутуловатый человечек; вслед за ними тронулись врачи, а дальше — все остальные. И позади всех, в больничном халате, поковылял на своих костылях каменщик Гёдике.

При выходе на шоссе его обнаружила сестра Матильда. Она пробилась к нему сквозь толпу провожающих:

— Гёдике, вам нельзя идти в гаком виде. Разве можно! Вы же в больничном халате…

Но он се не слушал. Даже после того, как она призвала на помощь доктора Куленбека, все убеждения оставались напрасны: глядя прямо перед собой, Гёдике упрямо шел вперед по избранному пути. Наконец Куленбек отступился:

— Ах, да пускай его идет! Бонна есть война. Пусть только кто-нибудь за ним присматривает и проводит домой, когда он устанет.

Долгий путь прошагал тогда Людвиг Гёдике; женщины вокруг молились, берега дороги покрыты были густыми зарослями кустарника. Едва одна группа заканчивала свое «Аve», как другая подхватывала. В лесу куковала кукушка. Некоторые из мужчин и невзрачненький часовщик Замвальд были одеты во все черное, вроде плотников. Тут столько всего сблизилось и сошлось, в особенности когда на поворотах шествие замедлялось, заставляя человеческие тела сгрудиться теснее! Юбки у женщин при ходьбе развевались, в точности как халат у Людвига Гёдике; а одна из них, видневшаяся в передних рядах, шла с опущенной головой и все время прижимала к лицу платочек. И хотя Людвиг Гёдике старался не смотреть по сторонам, хотя он шел, вперив взгляд в бегущую впереди дорожную колею, хотя временами он даже норовил идти зажмурившись и вдобавок крепко стиснул зубы, чтобы еще теснее сплотить все части своей души и таким образом окончательно заглушить свое «я», хотя он даже предпочел бы встать на месте, упереть в землю костыли и сделать так, чтобы все эти люди замолчали и остановились, а не то еще лучше — пускай бы они все развеялись на все четыре стороны, тем не менее он продолжал это шествие; увлекаемый вместе со всеми, он плыл с толпой, он парил над землею, он сам был — сей колыхающийся гроб, который вздымался и опадал вместе с волнами молитв, которые его сопровождали.

Когда на кладбище возобновилась панихида, и над разверстой могилой вновь прозвучали слова молитвы: «Воскрес из мертвых», и щупленький часовщик Замвальд, стоя над глубокой ямой, глядел в нее, не отрываясь, и рыдал, и все стали подходить по одному, чтобы бросить горсть земли на гроб воина и пожать руку часовщику, тут-то па виду у всего народа и возник опирающийся на два своих костыля, в долгополом больничном халате и с всклокоченной бородой Людвиг Гёдике; на краю могилы он воздвигся перед щуплым часовщиком Замвальдом и не обращая внимания на его протянутую руку, громко, так что все слышали, изрек свои первые слова. Он сказал:

— Воскрес из мертвых!

И после этих слов он отбросил от себя костыли, по не для того, чтобы взять лопату и кинуть горсть земли на гроб — нет, этого он не сделал, — он сделал нечто иное и совершенно неожиданное: сам собрался спускаться в могилу; неуклюже и обстоятельно он полез в яму и уже благополучно перекинул одну ногу через край. Разумеется, для всех его намерение осталось непонятно; все решили, что у него, ни разу еще и шагу не ступившего без костылей, ноги подломились от слабости. Сразу же подскочил доктор Куленбек одновременно с несколькими другими участниками похорон, они вытащили калеку из могилы и на руках отнесли на одну из кладбищенских скамеек. Может быть, Людвиг Гёдике действительно выбился из последних сил; он больше ничему не сопротивлялся, а остался смирно сидеть, куда его усадили; глаза его были закрыты, а голова свесилась набок. Но часовщик Замвальд, который тоже прибежал следом за всеми и тоже хотел чем-то помочь, остался рядом с Людвигом; и поскольку сильное горе способно разбередить человеческую душу, то Замвальд догадался, что тут происходит что-то особенное; присев подле каменщика Гёдике, Замвальд заговорил с ним и принялся утешать, как человека, пережившего тяжелую утрату; часовщик говорил с Людвигом Гёдике, как будто тот испытал самое тяжкое горе, он говорил об умершем брате, которому была дарована прекрасная молодая и легкая смерть. А Людвиг Гёдике слушал эти речи с закрытыми глазами.

Тем временем к могиле приблизились самые уважаемые люди города; среди них, как и следовало, находился Югено, облаченный в синий костюм, в одной руке он держал цилиндр, в другой — погребальный венок. И Югено кидал вокруг себя возмущенные взоры, потому что брата покойного не оказалось на месте и нельзя было дать ему полюбоваться на этот венок: замечательный венок из дубовых листьев — от общества «Дары Мозеля»; это было поистине превосходное изделие с лентами, на которых можно было прочесть слова: «Отважному воину — благодарное отечество».

С этих пор часовщик Замвальд стал часто бывать в лазарете. Здесь лечили, здесь ухаживали за его братом — вот он и навещал это место; но, кроме того, ему хотелось выразить как-то свою благодарность, и в знак признательности он не только безвозмездно отрегулировал все больничные часы, но еще вдобавок стал сам предлагать обитателям лазарета, чтобы все отдавали ему сбои карманные часы, а он, мол, их бесплатно будет чинить. Заодно он навешал солдата ландвера Гёдике.