Жан Жионо - Польская мельница

Я заверил г-на де К., что умею все понимать с полуслова, когда речь идет о моем собственном спасении.

— Конечно! — сказал он мне. — Вы ведь поняли, кого он имел в виду? Именно так и обстоит дело. Мы приехали в тупик. Мадемуазель де М. в сопровождении мамаши Кабро, которая следовала за ней как пришитая, вошла в экипаж, пока меня выпускали через другую дверцу. Должен со всей откровенностью сказать, что — то ли по причине ночной темноты, то ли даже это было подстроено? — по тому немногому, что я успел заметить, я нашел мадемуазель де М. восхитительной. У меня, впрочем, хватило ума шепнуть ей об этом пару слов. Если я не ошибаюсь, друг мой, она, позвольте так выразиться, на вершине счастья. Я полагаю также, что моя манера обращения с ней самым благотворным образом подействовала на этого человека, который, возможно, не так уж и опасен, если взять на себя труд никогда не противиться его намерениям. Он мне сказал: «Поздравьте госпожу, дорогой друг». Что я и сделал в самых горячих выражениях.

Они уехали. Кабро и его жена вернулись домой и захлопнули дверь у меня перед носом, как перед тюком грязного белья. И вот я здесь.

Выпив свой кофе, г-н де К. едва успел ступить за порог, как я устремился к одежде. Теперь было не до сна. Даже если пооборвать крылышки всякому там воображению, событие было важным. Мне не следовало забывать, что этот ловкий человек назначил мне сегодня днем свидание.

Я сохранял все мое хладнокровие. Необходимость заработать себе состояние, начав с пустого места, иначе закаляет душу, чем имя с частицей «де» или же владения, унаследованные без борьбы. Я вошел в чуланчик, где держу провизию, и произвел ревизию своего шкафа.

Я смело мог утверждать, никому не дав повода для нападок, что у меня нет сахара, риса и даже корицы. (Было холодно, и я вполне мог пожелать приготовить себе горячего вина. Как видите, я ничего не упустил из виду.) Это давало мне право уже в самые ранние утренние часы посетить две бакалейные лавки и одну москательную. Само собой, я знал, какие именно. Для ровного счета и чтобы ничего не пустить на волю случая, я пожертвовал своим кувшинчиком для молока. Я разбил его о край раковины и завернул осколки в лист газетной бумаги. Я унес их с собой как вещественное доказательство.

Мне трудно сказать, что город в то утро выглядел блестяще. Вскоре должен был народиться самый мрачный за всю зиму день. Ночной ветер собрал над нашими головами угольно-черные тучи. Улицы были пустынны. Это еще больше наводило тоску. Как я узнал позднее, бал кое-как дотянулся до пяти часов утра, и добрая половина города еще отсыпалась.

Несколько открытых лавок засветили свои керосиновые лампы. Я направился прежде всего в бакалейную лавку мсье Марселена. Я превосходно знал, что делаю.

Грязь, затвердевшая от ледяного ветра, была усыпана конфетти и мерзкими обрывками серпантина, которые шевелились в ней, как черви. На тротуаре также валялись бутафорские принадлежности всевозможных котильонов: фальшивые носы, шляпы маркизов и те подобия дудок с усами, которые называют «тещин язык», потому что они высовывают длинный, в добрую падь длиной язык, когда в них дуют.

Мсье Марселен стоял за своим прилавком. Меня удивило бы, если бы он там не стоял, особенно в это самое утро. Он весьма любезно притворился, что поверил, будто у меня нет сахара, и взялся за молоток, чтобы отколоть мне его от сахарной головы.

Мсье Марселен (я его знал и часто посещал по меньшей мере лет двадцать пять) до самой смерти был рупором общественного мнения. Я осмелился бы даже сказать так: его источником. Узнать мнение Марселена в девять утра этого дня стоило для меня получения надежного донесения из генерального штаба.

Я знал достаточно, чтобы уразуметь: новость уже по крайней мере трижды обежала город. Я получил также подтверждение того, что одна из моих тайных мыслишек была верной. Все главным образом обсуждали — и с осторожностью, которая, похоже, склонялась к простому и безусловному одобрению, — присутствие и эффективное участие во всей этой истории г-на де К. Обывателям едва ли даже приходило в голову — и уже в который раз! — удивиться по этому поводу. Я смекнул, что ему (ему и, само собой разумеется, еще некоторым другим из его клана) не замедлят приписать роль главной пружины всего действа.

Я присвистнул в знак восхищения безупречной ловкостью г-на Жозефа. Я мысленно снял шляпу. Это была первоклассная работа.

Хотите верьте, хотите нет, но когда я думал о свидании, которое меня ожидало, то факт, что я буду иметь дело с подобной высшей ловкостью и удачливостью, меня согревал и ободрял. Я полагаю, что сильнее всего леденит мне душу посредственность (болтовня г-на де К. и его трусоватость).

— Кусок сахара, который вы у меня купили, — сказал Марселен, — немного великоват. Чем вы станете колоть его у себя дома? Только не обижайтесь.

— Деревянным пестом, который я со скуки выстрогал себе ножом как-то зимним вечером, — ответил я.

— Это же так неудобно, — сказал он.

Я дал ему помолчать.

— Надо бы вам приобрести себе молоточек, — продолжал он. — Зайдите-ка к Жюлю. У него они есть.

Совет не пропал даром и был услышан.

Жюль, как я заметил сразу, знал почти всю подноготную. Он всегда был гораздо хитрей, чем Марселен. Он посмеялся и надо мной, и над моим молоточком с весьма тяжеловесной иронией. Но я обладаю ангельским терпением и выпытал у него, конечно, во сто раз больше, чем он того хотел бы.

Все особенно подчеркивали присутствие г-на де К. при похищении не Жюли — так уже никто не говорил, — а мадемуазель де М. (это было знаменательно); присутствие, о котором растрезвонили Гроньяр, его соседи и (обратите на это внимание, как это сделал я) супруги Кабро, которые с шести часов утра слонялись по кабакам и по улице. Надо отметить также, что супруги Кабро расплачивались за выпивку не экю или луидорами, а монетками самое большее в сорок су, но чаще монетами в один франк и даже в десять бронзовых сантимов: все они явственно воняли сапожным варом. Невозможно было утверждать или по меньшей мере заподозрить, что они подкуплены. Рассказывали, что по такому случаю мадемуазель де М. была разодета как королева и — не удивляйтесь — наряжена предупредительными заботами (я подчеркнул это слово, поскольку Жюль напирал на него), предупредительными заботами госпожи де К. Было дано подробное описание патетических излияний дам (к ним добавили еще госпожу П. и госпожу де С.) в минуту отъезда экипажа. И еще уточняли, что эти дамы, обессилев от переживаний, в настоящее время рыдали в своих постелях, не улучив минутки даже на то, чтобы расшнуровать свои корсеты. (В это можно поверить, особенно если им было известно про эти толки.) Жюль получил сведения от Мишеля, который, похоже, распряг лошадей только в пять часов утра, после того как отвез домой госпожу де К. одну-одинешеньку и явно не в себе. Прежде чем дойти до двух главных участников событий, г-на Жозефа и мадемуазель де М., молва основательно занялась всем кланом нашего высшего общества; она каждого наделяла значительной ролью, приводила дословные высказывания разных лиц, предлагала неоспоримые доказательства и вообще добавляла, что многочисленные свидетели видели все собственными глазами. Оставалось только поверить в невозможное и сказать: «Аминь».