Вилли Бредель - Избранное

— Куда вы думаете? — Ильза провожает их до двери.

— Мы поедем на Эльбское шоссе.

— Возвращайтесь вовремя к обеду.

Крейбель покупает билеты до Фульсбюттеля. Два раза он на большом расстоянии обходит вокруг мрачное здание тюрьмы. Кажется, будто за высокой красной стеной жизнь совсем замерла. Но он знает, что творится за этими холодными камнями. Сколько тихих воскресений просидел он, скорчившись, в углу, на бетонном полу… Ему казалось непостижимым, что жизнь может спокойно идти своим чередом, что солнце светит, что на свете есть женщины, что люди могут радоваться. Он вернулся к жизни. Теперь другие похоронены в этих темных норах. Другие в отчаянии бегают целыми днями по одиночке. Семь маленьких шажков от окна до двери и столько же обратно.

Никогда больше не попадать туда! Умереть, если это нужно, но никогда бы не оказаться снова в этих медленно убивающих, затхлых камерах-могилах.

Крейбель берет мальчика на руки и бежит, словно за ним погоня.

Ильза из кожи лезет вон: на ничтожные гроши пособия старается украсить квартиру. Покупает краску и красит кухонную мебель, окна и двери. Выпросила у домовладельца немного воска и натерла пол. Ей хочется создать мужу возможно больший уют.

Крейбель сидит за своим длинным столом и читает. Перед ним делая пачка газет. Он хочет узнать все, что произошло за время его тюремного заключения.

Он ищет сообщения об аресте товарищей. В Цейтце вновь арестовали семнадцать коммунистов. Их обвиняют в том, что они продолжали создавать нелегальную коммунистическую организацию, даже собирали членские взносы… Собирали членские взносы… разве это самое главное… А здесь заметка из Страсбурга: рабочая делегация из Саарской области посетила в Моабите Эрнста Тельмана… Да, Эрнст Тельман сидит уже больше года, и без суда и следствия… Отважатся ли они вообще начать против него процесс? «Конечно, меня избивали!» — крикнул им Тельман, Он сказал это открыто и прямо. Большинство и представления не имеет, сколько для такого высказывания требуется мужества. Эти живодеры эсэсовцы жестоко отомстят ему… Страсбургская газета публикует имевший место эпизод, а странный информационный бюллетень «Блик ин ди цайт» просто его перепечатывает…

Он читает об убийстве Иона Шеера и трех других членов ЦК. Тогда эту новость принес в камеру один уголовник, но никто ему не поверил. А Натан Вельзен даже упрямо настаивал на том, что Ион Шеер вовсе не был арестован.

Сколько товарищей погибло! Сколько только в одном Гамбурге! Обезглавлены. Повешены. Расстреляны. Забиты плетьми до смерти. Фриц Янке еще жив, но они хотят и его убить. Кто знает, сколько еще их, тех, кого ждет эта участь?

Они бродят сейчас у двери общей камеры. Возможно, говорят о нем. Они не могут, конечно, сказать о нем ничего плохого.

Одиночники смотрят через оконные решетки на небо. В воздухе уже чувствуется весна. Погода становится мягче. Организм заключенных чувствует приближение весны.

А в подвале? В темной? Они сидят там среди постоянной ночи и мечтают о свете, о жизни, о людях, о женщинах.

Спокойнее ли теперь по ночам? Продолжаются ли избиения в подвале?..

Крейбель думает о мучительных пытках и ужасах, перенесенных большим, сильным Ширманом. Они страшно истязали его, но ничего не добились. Тогда его стащили в подвал. В ванной комнате лежал труп товарища, повесившегося несколько часов назад. Они связали Ширмана с трупом лицом к лицу.

Через час Ширман выдал двоих.

Крейбель вспоминает рассказы комсомольца Вальтера Кернинга. С тремя другими комсомольцами среди ночи, под конвоем эсэсовцев в стальных шлемах и с винтовками, вывели его на тюремный двор. Стояла светлая лунная ночь. Сияли звезды. Эсэсовцы и четверо заключенных проковыляли через глинистый, топкий двор и остановились у полуразрушенной внутренней стены. Труппфюрер Тейч вышел вперед и прочел по списку имена четырех заключенных. Йотом спросил, нет ли у них предсмертных желаний. Когда все четверо ответили отказом, на них нацелили ружья. В этот момент Кернинг крикнул: «Да здравствует коммунизм!»

Их не расстреляли, но снова отвели в камеры, а Кернинга стащили в подвал и били до утра.

Кого они сейчас мучают?

Кто теперь в отчаянии тянется к веревке?

Кто лежит изувеченный на нарах и стонет?..

Крейбель отбрасывает газеты. Он не может ни о чем читать без того, чтобы в нем, словно из бездонной глубины, не поднимались ужасные воспоминания.

Проходит неделя за неделей. Крейбель ходит отмечаться, получает в установленные дни пособие, а все прочее время слоняется по улицам, заглядывает в библиотеки, посещает музеи и художественные галереи. Бессистемно по желанию и настроению, без какой-либо определенной цели.

Все больше и больше теряют над ним власть воспоминания о недавнем прошлом. Они бледнеют и тускнеют. Уже не стоят перед глазами лица товарищей. Уже не звучат в ушах их голоса. Собственное заключение кажется ему ужасным сном.

Ему начинает доставлять удовольствие ходить с женой за покупками. С деньгами туго. Нужно уметь купить подешевле. В лавках можно многое увидеть и услышать. Женщины бранятся. Торговцы плачутся. Крейбель прислушивается ко всему, но молчит.

Вечером он сидит в своей маленькой комнатке над газетами, стараясь угадывать невысказанное между строк; включает радио, если передают музыку, или читает взятые из библиотеки книги.

Ильза сидит рядом, чинит одежду или просматривает «Журнал для хозяек», который в некоторых магазинах раздается клиентам бесплатно.

И все же Крейбель чувствует себя нехорошо. Ему часто кажется, будто его кто-то тормошит, трясет, кажется, что знакомые голоса говорят ему что-то, на него указывают пальцами. Тогда его охватывает непередаваемый ужас. Во рту появляется противный вкус.

Как-то вечером Крейбель мечется по улицам Бармбока. Мозг сверлит одна и та же мысль: «Не хочу! Не пойду! Пусть оставят меня в покое!»

Его только что остановил на Гамбургерштрассе партийный уполномоченный Адольф Расмус и шепотом сказал:

— Будь завтра в одиннадцать часов утра в бане на Дипдрихштрассе. В бассейне.

Это — партия. Она снова хочет его запрячь. Все начнется сызнова.

Но Крейбель не хочет. Нет, нет и еще раз нет!

«Я туда не пойду. Кто меня может заставить?» Пусть видят, что пока на него не приходится рассчитывать. Он уж давно ждал этого предложения. Пусть говорят и думают, что хотят. Испытали бы сначала на собственной шкуре… «Я туда не пойду. Надо было сразу так и сказать Расмусу».

В этот вечер Крейбель вернулся домой поздно. Жена не спрашивает, где он был, а молча вновь ставит уже убранный со стола ужин. Во время еды она поглядывает на него. Он старается избежать ее взгляда. Она хорошо знает своего мужа и чувствует, что он скрывает что-то серьезное.