Джером Джером - Младенец вносит свой вклад

— Ты же понимаешь, голубчик, что для твоей сестры… все, что я был в силах…

— Знаю, знаю; я всегда чувствовал, что ты меня любишь.

— Ну полно же, будет об этом! — умолял Джек Херринг.

— Только вот письма твоего сегодняшнего она как-то не поняла, — продолжал Младенец, игнорируя просьбу Джека. — Она боится, что ты счел ее неблагодарной.

— Видишь ли, — принялся объяснять Джек Херринг, — я опасался, что две-три моих фразы она могла истолковать неправильно. И я написал ей, что бывают дни, когда я как будто не в себе — сам не знаю, что делаю.

— Это неудобно, — заметил Младенец.

— Очень. Вот и вчера был один из таких дней.

— Сестра мне говорила, что ты был очень добр к ней. Сначала ей показалось не очень любезным с твоей стороны, что ты не хотел одолжить ей немного денег. Но, когда я объяснил ей…

— Конечно, это было глупо, — поспешил согласиться Джек. — Теперь я это вижу. Я сам нынче утром пошел объясниться с ней. Но ее уже не было, а миссис Постуисл советовала мне лучше и не объясняться. Я так ругаю себя…

— Голубчик, за что же ты ругаешь себя? Ты поступил благородно. Она нарочно хотела сегодня зайти в клуб, чтобы поблагодарить тебя.

— Ни к чему это, — сказал Джек Херринг.

— Вздор! — сказал Младенец.

— Нет, право. Ты извини меня: но все-таки я лучше не выйду к ней. Лучше мне с ней не встречаться.

— Да она уже здесь, — возразил Младенец, беря из рук швейцара визитную карточку. — Ей это покажется странным.

— Нет, право, я лучше не пойду, — жалобно повторил Джек.

— Это невежливо, — заметил Сомервилль.

— Иди сам.

— Меня она не желает видеть.

— Как не желает? — возразил Младенец. — Я забыл сказать, что она обоих вас желает видеть.

— Если я ее увижу, — сказал Джек, — я скажу ей всю правду.

— А знаешь — я думаю, это будет проще всего, — решил Сомервилль.

Мисс Булстрод сидела в вестибюле; и Джек и Сомервилль нашли, что ее теперешнее, более скромное платье гораздо больше ей к лицу.

— Вот они, — торжественно возвестил Джонни. — Вот Джек Херринг, а вот и Сомервилль. Представь себе, я едва убедил их выйти повидаться с тобой. Милый старый Джек, он так застенчив.

Мисс Булстрод поднялась с кресла и сказала, что не знает, как благодарить их за всю их доброту к ней. Мисс Булстрод, по-видимому, была очень растрогана; голос ее дрожал от волнения.

— Первым делом, мисс Булстрод, — начал Джек Херринг, — мы считаем необходимым признаться вам, что все это время мы принимали вас за вашего брата, переодетого в женское платье.

— А-а! — воскликнул Младенец. — Так вот в чем дело? Если б я только знал… — Он запнулся и горько пожалел о своих словах.

Сомервилль схватил его за плечи и поставил рядом с сестрой под газовым рожком.

— Ах ты… негодник! — сказал Сомервилль, — Да ведь это все-таки был ты.

Младенец, видя что игра проиграна, и утешаясь тем, что не он один одурачен, сознался во всем.

В тот вечер — и не только в тот вечер — Джек Херринг и Сомервилль были с Джонни и его сестрою в театре. Мисс Булстрод нашла Джека Херринга „очень милым“ и сказала об этом брату. Но Сомервилль, Адвокат-без-практики, понравился ей еще больше и впоследствии, когда Сомервилль, уже утративший право на свое прозвище, подверг ее допросу, призналась ему в этом сама.

Но все это не имеет отношения к нашей истории. Кончается она тем, что в условленный день, в понедельник, мисс Булстрод явилась под видом „мисс Монтгомери“ к Джауиту и заручилась для последней страницы „Хорошего настроения“ объявлением о мраморном мыле на шесть месяцев, по двадцати пяти фунтов стерлингов в неделю.

[1]В хрестоматийных рассказах о детстве Вашингтона (первого президента США) часто говорится о том, какой это был правдивый мальчик