Джон Пристли - Улица Ангела

Без пяти минут восемь он напомнил себе, что и вчера тоже Лина опоздала в «Колладиум» на десять минут. Женщины всегда заставляют себя ждать, это всем известно. В восемь он начал беспокоиться. Он спрашивал себя, не ошибся ли он, не ждет ли его Лина в другом месте, и торопливо обошел весь вестибюль. К четверти девятого он уже ощущал жгучую боль в глазах. Время так медленно ползло до восьми, а теперь оно не шло, а летело. Фильм с Рональдом Мальбро давно начался. У Тарджиса подступил комок к горлу, сгусток горя и отчаяния, и катался там, грозя задушить его. Раз десять он стремительно бросался вперед, но отступал перед взглядами незнакомых женщин и обманывал себя, мысленно твердя, что стоит подождать еще немного. Последние полчаса были просто жуткой комедией. Он знал, что теперь уже Лина не придет, но ноги его отказывались двинуться с места. Было уже девять часов, когда он наконец вышел на улицу с двумя теперь ненужными билетами в кармане. Он мог бы использовать один для себя, но ему это и в голову не пришло. Он шел сюда, чтобы видеть Лину, а не Рональда Мальбро.

Он придумывал для нее сотни оправданий. Может быть, она внезапно захворала, это часто бывает с девушками. Или что-нибудь случилось дома. Или неожиданно вернулся ее отец. Одного он не допускал — что вышло какое-нибудь недоразумение. Ведь она сама назначила время и место встречи. Все еще борясь с разочарованием, он мчался по улицам сквозь ненавистные, идиотские толпы людей и вскочил в первый автобус, шедший на Мэйда-Вейл. Волнение его возрастало с каждой минутой. Наконец он свернул на улицу, где жила Лина. Он почти бежал, чтобы поскорее взглянуть на дом. Окна верхнего этажа не освещены — значит, ее нет дома. Но он предположил, что в квартире кто-то есть, потому что после первых минут ожидания ему показалось, что водном окне мелькнул свет. Решив проверить это, он, не медля больше, подошел к двери и позвонил. Затем вспомнил, что звонок, вероятно, все еще испорчен. Но все-таки позвонил вторично.

— Кто тут? — спросил голос из-за двери. — Что надо?

— Скажите, пожалуйста, мисс Голспи дома?

Девушка, по-видимому, та самая служанка, которая отсутствовала во время его первых двух посещений, теперь распахнула дверь и вышла на порог, чтобы посмотреть на посетителя.

— Нет, ее нет.

— А вы не знаете, куда она ушла?

— Не знаю.

— Не знаете… — повторил Тарджис жалобно. — А я надеялся увидеть ее сегодня.

— Понимаете, — сказала девушка конфиденциальном тоном, — я думаю, она уехала в театр с каким-то своим знакомым, потому что она в восьмом часу уже была одета и сказала мне, что вернется очень поздно, а потом — так, примерно в половине восьмого, за ней заехал в автомобиле молодой человек. Вот. Больше я ничего не знаю. Может, хотите оставить записку?

— Нет, спасибо.

Он медленно прошел через садик за ворота, перешел улицу. На углу пришлось остановиться. Он кусал носовой платок, свернутый в комочек. Наконец, немного успокоившись и спрятав платок, пошел прочь от дома, куда-то вперед, в беспросветную тоску ночи.

Мистер Пелумптон сидел один, докуривая последнюю трубку и допивая свое пиво, когда Тарджис ворвался в комнату.

— Вы не можете одолжить мне чернила? — спросил он.

— Могу, у меня где-то есть немножко. Но неужто вы собираетесь писать письма в такой поздний час? Если бы я, как вы, работал весь день в конторе и писал без передышки, я не стал бы еще и ночью писать письма. Нет, верьте слову, не стал бы…

— Ах, дайте ради Бога чернил, если у вас есть, и перестаньте болтать, — прикрикнул на него Тарджис.

— Ого! Вот как теперь разговаривают! — Обиженный мистер Пелумптон с достоинством принес бутылку чернил, поставил ее на стол и немедленно повернулся к ней спиной. — Человек должен соблюдать приличия и вежливо просить то, что ему нужно, — продолжал он через плечо, не оборачиваясь. — В нашем мире невозможно получать все в ту же минуту, когда захочется. И что тут хорошего, если вы…

Но Тарджис уже захлопнул за собой дверь и поднимался по лестнице. В своей комнате он уселся с пером в руке, положив шапку на колени, но за полчаса сумел написать только две-три неуклюжие фразы, между тем как в голове его бушевал настоящий ураган слов, гневных, укоризненных, полных горечи, умоляющих. Наконец он в отчаянии скомкал листок, швырнул на пол перо и уныло подошел к окну. Мрак за стеклом кишел молодыми красавцами, высокими, стройными, с волнистой шевелюрой, в смокингах, — и все они держали в объятиях Лину. Они издевались над ним, и Лина тоже. Он отошел от окна, утешая себя мыслью, что Лина, может быть, не смеется над ним, может быть, она теперь сожалеет о своем поступке. Напрасно он не подождал на улице у дома ее возвращения, как бы поздно это ни было. Он расправил бумагу и задумался над вопросом, какое лучше написать письмо — короткое и суровое или длинное и умоляющее. Ах, что толку в письме? Он увидит Лину, поговорите ней, скажет ей прямо в глаза, что он думает о ее поведении. Он ей покажет, что она имеет дело не с мальчишкой, а с мужчиной.

Он разделся и по привычке стал вынимать все из карманов. Два билета в кино по четыре с половиной шиллинга каждый… Ведь она сама предложила идти в «Монарх», а потом не потрудилась даже предупредить его, что не придет, а просто отправилась развлекаться с другим! Нарядилась, села в автомобиль и смеется над ним или просто забыла о его существовании. Он выключил свет, лег в постель и очутился в темноте. Горячие соленые слезы жгли ему глаза.

За день или два до возвращения мистера Голспи мисс Мэтфилд, сидя в автобусе № 13 с каким-то скучным романом в руках и чувствуя, что у нее зябнут ноги, вспомнила вдруг, как от толчка, что Рождество совсем близко. Магазины на Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, мимо которых она каждый день проезжала в автобусе, уже давно возвестили о празднике. Еще несколько недель тому назад витрины покрылись ежегодной малиновой сыпью ягод остролистника, снегирей, рождественских дедов. Магазины, а за ними иллюстрированные журналы так рано начинали трезвонить о наступающем Рождестве дружным хором объявлений и убранством витрин, что, когда оно наконец действительно наступало, о нем уже никто не помнил. Так думала мисс Мэтфилд и вспомнила затем, как ее мать неизменно каждый год восклицала: «Боже, ведь Рождество на носу! А я и не думала, что оно так близко! В этом году оно меня прямо-таки застало врасплох!» Да, каждый год она говорила это, и дочь так же неизменно подтрунивала над ней. «А теперь, — вздохнула про себя мисс Мэтфилд, — и я начала говорить так, как мама. Можно подумать, что и я уже становлюсь забывчивой и глупею от старости. Боже, как все ужасно!» Она неподвижно смотрела в окно. На протяжении двух миль мимо все мелькали витрины рождественских подарков, щедро залитые электрическим светом, убранные искусственными ветками остролистника и снегом из ваты. Начинается предпраздничная суета, спасайся, кто может! Проделана огромная работа, чтобы заставить каждого потратить деньги на покупку бесполезных вещей для всех окружающих.