Анна Бригадере - Бог, природа, труд

С последней парты поднимается Екаб Камол и, чуть смущаясь, идет по проходу. Высокий и стройный, он останавливается около кафедры и, немного склонив голову, начинает говорить. Вначале медленно, подыскивая слова, но каждое сказанное им слово вызывает одобрение. От имени всех он благодарит пастора за прекрасные дни. Шли они сюда, предвкушая радость, слушали с восторгом, и слова пастора, как самое драгоценное, сохранят в памяти на всю жизнь.

Поклонившись, он пожимает пастору руку и возвращается, за ним подходят другие мальчики с задней парты — в том же порядке, как сидят, потом девочки, так что Аннеле и тут оказывается последней.

— Анна Авот, задержись, дитя мое.

И повысив голос, словно для того, чтобы его услышали остальные, он произносит:

— Ты благодаришь меня последней, как последней записалась на занятия. Я согласился не очень охотно, потому что не был уверен, сумеешь ли ты идти в ногу со всеми. Но получилось иначе. Я не заметил, чтоб хоть на секунду ослабло твое внимание. Мне казалось, что ты все воспринимаешь умом, сердцем, руками. На это способен лишь тот, кто испытывает жажду знаний, о которой я говорил сегодня. Бедность, преграды, отречение — все это довелось тебе испытать, но все это стало для тебя благословением, научило тебя мечтать и гореть. Пусть же не останется жажда твоя бесплодной, пусть всегда питают ее вечные истины — этого я желаю тебе от всего сердца.

Рука пастора легко коснулась ее лба. И тихо, только для нее одной, он произнес:

— Да будет благословен твой путь!

Аннеле не смеет поднять склоненной головы: только бы не смотрели, только бы не слушали! Но этого можно только хотеть. И смотрели, и слушали.

В тесном гардеробе толкучка. Тихо переговариваются, щебечут, весело смеются. Долой солидность и торжественность! Руки и ноги онемели от бесконечного сидения. Пора размяться!

На голову Аннеле легла теплая ладонь. Она удивленно глянула. Екаб Камол.

— Прекрасно, дитя мое, прекрасно! — имитируя грудной голос и жесты Валдена, по-отечески произносит он.

Вот еще! Аннеле сердито стряхнула руку. Но Екаб только улыбается чуть насмешливо, и нет в его взгляде зла, смотрит скорее дружески, участливо. И Аннеле засмеялась. Лучший способ не быть причастной к критике, которая посыпалась на голову Екаба.

— Глянь-ка, Екаб уже тренируется в новой роли.

— В какой роли?

— В роли пастора. Не видели разве, как ласково возложил он свою лапу на голову Авот? Осенью прямой дорогой в Тербату.

— Непременно в Тербату. Но почему пастором?

— А по-моему, этот ваш Камол заикается. Какой из него пастор!

Произнесла это какая-то девочка, и ей тут же негромко ответили:

— Заикается? Только, когда ведет разговор о сердечных делах. У вас с ним приключение?

Сам Екаб, высокий, улыбающийся, уходит, не проронив ни слова.

У выхода Аннеле поджидает Эмми Витоле.

— С кем вы идете завтра в церковь? С кем-нибудь договорились?

Нет, она не знает, с кем пойдет. Она об этом даже не думала.

— Я тоже еще ни с кем не сговорилась. Если хотите, пойдемте вместе. Мы одного роста.

— С большим удовольствием. Благодарю.

— До свиданья, до завтра!

Дружеские рукопожатия, дружеские взгляды, все веселы, доброжелательны, словно дети одного отца.

Настал и этот день, как настают все долгожданные, торжественные дни. Аннеле проснулась рано. Как на улице: светит солнце? С подушки ей виден кусочек неба — и туч нет, но и не ясное: кое-где подернуто розовой дымкой. Безветренные, туманные стояли дни. Может быть, после обеда выглянет солнце — с каждым днем оно пригревает все сильнее.

Она лежала тихо, не хотела будить сестру. Мысли скользили беспрепятственно, ни на чем не задерживаясь. Сегодня отдалась она неиспытанному доселе восторгу, купалась в теплых его волнах.

Слышно было, как во второй комнате ходит мать. Пора вставать. Она быстро вскочила и вышла на улицу, где уже был приготовлен кувшин с водой и белоснежное полотенце.

— Косы не заплетай, подожди меня, — донесся из комнаты голос Лизини.

— Где-то сейчас Кристап! — сокрушенно промолвила мама. — Вдвоем бы собирались, а теперь вот одной приходится.

Да, Кристапа не было. В один из мартовских дней приехала его мать, и они о чем-то долго шептались. Мелнземис избран волостным старостой, так что дел у него и помимо дома полно, а в хозяйстве беспременно нужен человек, который мог бы его заменить. А сын уже достаточно взрослый, сметливый, грех искать кого-нибудь на стороне, хоть в родне толковые нашлись бы. Для школы два месяца туда или сюда — невелика беда. Да и к конфирмации можно в местную церковь пойти, с другими ребятами из волости. На занятия ходил, у елгавского пастора можно отзыв взять. И Валден, конечно, не отказал.

Кристап уезжал не по доброй воле. Долго он сопротивлялся, и так и этак пытаясь извлечь для себя пользу из решения родителей, вернее, матери. Но все было напрасно. И хоть был он плоть от плоти своей матери, но его воля оказалась слабее закаленного в многочисленных сражениях боевого оружия матери, которое всегда обеспечивало ей главенствующую роль в семье. Потому-то и можно было посочувствовать двоюродному брату, сокрушенно произнести: где-то сейчас Кристап!

Лизиня провела ровнехонький пробор — ни один волосок не смел оказаться на чужой половине, поделила волосы на две равные части и заплела так тщательно, словно Аннеле только-только побывала у знаменитого мастера. В косы Лизиня вплела совсем новые черные бархатные ленты и завязала их пышным бантом.

Все, начиная с рубашки, на ней было новое, все надела она в первый раз. В ношеном нельзя идти к алтарю. И вот, наконец, белое платье, подаренное братом. Правда, из тонкой ткани; дешевое, но, как и полагается, пышное и длинное, сзади даже до полу достает. Сама его владелица отчаянно сопротивлялась такой моде — ей казалось, что она не сумеет в нем ступить и шагу, однако сестра осталась непреклонной: первое длинное платье и должно быть длинным.

Белые перчатки с пышными воланами, сквозь которые протянута узкая бархатная лента.

— И перчатки? — удивилась Аннеле.

— Да, все, как положено, — подтвердила сестра.

Что еще? Серебряный позолоченный крестик, подарок тетушки Мейры. Принесла вчера вечером. «Упаси бог без крестика к алтарю идти! Все будут с крестиками, а она что ж?» Чудная, добрая тетушка!

Вот и готово все. Тихо в маленькой квартире. Аннеле обнимает сестру. — Спасибо, спасибо, спасибо! — хочется сказать ей сто раз, но губы дрожат. Рука матери, добрая, натруженная рука. «Детка моя! Не дождался отец, пока ты вырастешь». И замолчала. Многое хочется сказать, но слова застревают в горле. Все трое стоят и ждут, потому что мать собирается еще что-то сказать. И все так же удерживая руку Аннеле в своей, она начинает тихо читать свой любимый псалом. Больше никто не произносит ни слова. Таков старинный обычай — святость момента не должны нарушить обыденные слова.