Жорис-Карл Гюисманс - Без дна

— Нет ничего удивительного, что все события, о которых шла речь сегодня вечером, произошли в Лионе. — И в ответ на вопросительный взгляд Дюрталя продолжил свою мысль: — Видишь ли, я знаю Лион — мозги его жителей, как и улицы, по утрам застилает туман. Этот город кажется великолепным тем путешественникам, которым нравятся длинные улицы, газоны во внутренних двориках, широкие бульвары, вся эта казенная архитектура современных городов. Но Лион — еще и прибежище мистицизма, очаг бредовых идей и сомнительных учений. Там умер Винтра, в котором, судя по всему, воплотилась душа пророка Илии, там сохранились последние приверженцы Наундорфа, там процветает колдовство, за один луидор каждый волен наслать порчу на кого угодно. И все же, несмотря на обилие радикалов и анархистов, Лион — твердыня сурового, воинствующего католицизма, рассадник янсенизма, центр лицемерного ханжества.

Лион славится колбасными изделиями, каштанами, шелком — но и храмами! Почти каждая из его круто уходящих в гору улиц упирается в церковь или в монастырь, а над всем этим храмовым великолепием вздымается собор Нотр Дам де Фурвьер. Издалека этот собор напоминает перевернутый ножками вверх комод восемнадцатого века, но его интерьер — работы тут еще не закончены — озадачивает. Тебе надо как-нибудь туда наведаться. Ты столкнешься с удивительной смесью ассирийского, романского, готического и еще бог весть какого стилей — все это выдумал, обновил, омолодил, сплавил в единое целое Боссан, единственный архитектор {72} за последние сто лет, который умеет отделывать внутренность собора. Его неф блистает эмалью и мрамором, бронзой и золотом, статуи ангелов обрамляют колонны, с выразительным изяществом нарушая привычную гармонию. Это азиатский, варварский стиль, вроде того, что мы видим на полотне Гюстава Моро, где изображена Иродиада.

Бесконечной чередой тянутся богомольцы. Мадонну просят о расширении дела, Ее умоляют помочь со сбытом колбасы и шелка. Пресвятой Деве показывают товар, с Ней советуются, как получше продать залежалые продукты или всучить покупателю гнилую ткань. В самом центре города, в церкви Сен Бонифац я видел объявление, призывающее верующих из уважения к святому месту не подавать милостыню нищим. И правда, ни к чему жалобам бедняков нарушать молитвы торгашей.

— Как ни странно, демократия — самый непримиримый враг бедняка, — заметил Дюрталь. — Революционный режим, который, казалось бы, должен его защищать, отнесся к нему со всей жестокостью. Как-нибудь я дам тебе взглянуть на один декрет II года Республики. Он угрожает карами не только тем, кто просит милостыню, но и тем, кто подает!

— А вот и панацея от всех бед!

Дез Эрми со смехом показал на огромные плакаты на стенах, где генерал Буланже призывал парижан голосовать за него на ближайших выборах.

Дюрталь пожал плечами:

— Все эти люди серьезно больны. Каре и Жевинже, наверное, правы, когда говорят, что лечебными средствами это общество уже не спасти.

Дюрталь решил не отвечать на письма госпожи Шантелув, которая после их разрыва каждый день донимала его страстными посланиями. Вскоре он, однако, заметил, что крики менады сменились жалобами, угрозами и слезами. Гиацинта обвиняла Дюрталя в неблагодарности, раскаивалась, что поддалась на его уговоры и добилась для него разрешения присутствовать на кощунственном обряде, за что ей придется дать ответ на Страшном Суде. Она умоляла его об одном-единственном свидании. Потом с неделю писем не было. Судя по всему, молчание Дюрталя утомило госпожу Шантелув, и она в своем последнем послании официально уведомила его о том, что прекращает с ним всякие отношения.

Признавая его правоту, так как у них разный темперамент, да и душевной близости между ними не наблюдаюсь, она в заключение насмешливо заявляла:

«Премного благодарна за то, что Вы одарили меня своей скудной любовью, разлинованной, словно нотная тетрадь. Но мне этого мало, моя душа привыкла к большему…»

— Ее душа! — хмыкнул Дюрталь и стал читать дальше:

«Я, конечно, понимаю, что Вы и не ставили себе целью дать мне это большее, но Вы могли бы, по крайней мере, подарить искреннюю дружбу, которая позволяла бы мне, оставив свою страсть дома, иногда по вечерам приходить к Вам поболтать. Вы отказали мне в такой, казалось бы, пустячной вещи. Прощайте навсегда. Мне лишь остается вновь заключить союз с одиночеством, изменить которому я попыталась…»

— Одиночество! А елейный муж-рогоносец! По сути говоря, он сейчас страдающая сторона. Я обеспечивал ему тихие вечера, возвращал жену податливой и удовлетворенной. Я надрывался в угоду этому ханже. Как красноречив был его притворно-доброжелательный взгляд! Слава богу, этому романчику конец! Хорошо, когда сердце отказывается тянуть лямку и не страдаешь ни от любовных невзгод, ни от скандальных разрывов! Иногда, правда, мозг охватывает пламя, но огонь мгновенно тушит пожарная команда, которая всегда начеку. Раньше, когда я был молод и горяч, женщины мной пренебрегали, теперь, когда остепенился, мне уже не до них. Так и должно быть, старина, — обратился Дюрталь к коту, внимательно слушавшему его монолог. — В сущности, Жиль де Рэ поинтересней госпожи Шантелув. К сожалению, наши с ним дела тоже подходят к концу, еще несколько страниц, и книга закончена. Ах, вот и этот ужасный Рато, сейчас он опять перевернет все вверх дном…

Вошедший консьерж извинился за опоздание, снял куртку и с вызовом поглядел на мебель.

Потом набросился на постель, словно борец, вступая в схватку с матрасами, — сгреб один из них в охапку, зашатался и снова швырнул на кровать.

Дюрталь в сопровождении кота ретировался в другую комнату, но Рато неожиданно прекратил баталию и тоже последовал за ним.

— Месье, должно быть, не знает, что со мной приключилось… — сокрушенно пробормотал он.

— Нет.

— Меня бросила жена.

— Бросила! Но ей никак не меньше шестидесяти!

Несчастный муж поднял глаза к небу.

— Она что, ушла с другим?

Папаша Рато уныло опустил метелку, которую держал в руках.

— Но черт возьми! Неужели у вашей жены, несмотря на возраст, были потребности, которых вы не могли удовлетворить?

Консьерж покачал головой и признался, что дело обстояло как раз наоборот.

— Надо же! — вырвалось у Дюрталя, и он окинул подозрительным взглядом скукожившегося бедолагу, с физиономии которого, несмотря на душевные муки и постоянную работу в пыльных помещениях, не сходил молодецкий румянец — впрочем, наличие последнего можно было, конечно, списать на неумеренное потребление горячительных напитков. — Но если она не хотела мужской ласки, зачем было бежать к другому?