Роальд Даль - Рассказы о привидениях

Да будь ты последним циником, последним безбожником, все равно почувствуешь себя странно, оказавшись в одиночестве на Рождество.

Поэтому я испытываю невероятное облегчение, когда в комнату входит молодой человек. В этом нет ничего романтичного — я пятидесятилетняя старая дева, учительница с тусклыми темными волосами и близорукими глазами, которые когда-то были очень красивы, а он — совсем мальчишка двадцати лет, не по моде одетый в черный бархатный пиджак и старый темно-красный галстук. Его каштановым кудрям не помешала бы хорошая стрижка. Женственность платья немного искажает черты его лица — узкие пронзительные голубые глаза, надменный нос и выступающий подбородок. Нет, он не производит впечатление сильного человека. Выступающие скулы обтянуты прозрачной кожей, и он очень бледен.

Он врывается без стука, озадаченно смотрит на меня и говорит:

— Прошу прощения. Я думал, это моя комната.

Он поворачивается к дверям, потом останавливается и спрашивает:

— Вы одна?

— Да.

— Так странно… праздновать Рождество в одиночестве, правда? Можно мне остаться и поговорить с вами?

— Я буду очень рада.

Он проходит в комнату и садится у камина.

— Надеюсь, вы не думаете, что я нарочно заявился к вам. Я правда решил, что это моя комната, — объясняет он.

— Я рада, что вы ошиблись. Но вы еще слишком молоды, чтобы встречать Рождество в одиночестве.

— Я не хочу ехать за город к своей семье. Пришлось бы отложить работу. Я писатель.

— Понимаю. — Я не смогла сдержать улыбку. Теперь понятно, почему он так странно одет. А как он серьезно к себе относится, этот молодой человек! — Разумеется, в творчестве дорога каждая минута, — весело подмигиваю я.

— Да, каждая минута! А мои родные этого не понимают. Им не нравится моя одержимость работой.

— Творческие натуры никогда не находят понимания в семье.

— Верно, не находят — серьезно соглашается он.

— Что вы пишете?

— Стихи вместе с дневником. Книга называется „Моя поэзия и я, Фрэнсис Рэндел“. Это мое имя. Дома считают, что от моей поэзии нет никакого прока, что я еще слишком молод. Но я не чувствую себя молодым. Иногда я чувствую себя стариком, который должен многое успеть перед смертью.

— Вращаясь все быстрее и быстрее на колесе творчества.

— Да! Да, вот именно! Вы понимаете! Вам нужно найти время и прочитать мою работу. Пожалуйста, прочтите мою книгу! Прочтите мою книгу! — В его голосе слышится отчаяние, в глазах застыл страх, и я говорю в ответ:

— В Рождество не стоит говорить о серьезных вещах. Давайте я сварю вам кофе. У меня есть кекс с корицей и изюмом.

Я хожу по комнате, гремлю чашками, насыпаю кофе в кофеварку. Но, вероятно, я его чем-то обидела, потому что когда я оборачиваюсь, то обнаруживаю, что он ушел. Я испытываю глупое разочарование.

Тем не менее я довариваю кофе, потом подхожу к книжному стеллажу. Он доверху заставлен книгами, из-за которых квартирная хозяйка в свое время рассыпалась в извинениях:

— Надеюсь, вы ничего не имеете против книг, мисс, но муж не желает с ними расставаться, а нам больше некуда их поставить. Поэтому мы немного снизили плату за комнату.

— Ничуть не возражаю, — ответила я. — Книги — хорошие друзья.

Но эти книги выглядят не очень дружелюбно. Я выбираю одну наугад. Или мою руку направляет сама судьба?

Потягивая кофе, вдыхая дым сигареты, я принимаюсь читать небольшой потрепанный томик, изданный, как я вижу, весной 1852 года. В основном, это стихи — незрелые, но весьма пылкие. И еще что-то вроде дневника. Более реалистичный, менее претенциозный. Из любопытства, пытаясь найти какие-нибудь забавные совпадения, я открываю запись, сделанную на Рождество 1851 года, и читаю:

„Мое первое Рождество в одиночестве. Со мной произошел довольно странный случай. Когда я вернулся домой после прогулки, то обнаружил в своей комнате пожилую женщину. Сначала я решил, что ошибся комнатой, но нет, комната была моя. После приятной беседы женщина… исчезла. Думаю, она была привидением. Но я не испугался. Она мне понравилась. Но сегодня я неважно себя чувствую. Совсем неважно. Я никогда раньше не болел в Рождество“.

За последней записью в дневнике следовало примечание издателя:

„Фрэнсис Рэндел умер от сердечного приступа в ночь на Рождество 1851 года. Женщина, упомянутая в последней записи его дневника, оказалась последним человеком, кто видел его живым. Несмотря на призывы откликнуться, она так и не объявилась. Ее личность остается неизвестной“.

Когда-то давным-давно на Квалхолмене в Хелгелан-де жил бедный рыбак по имени Элиас с женой Карен, которая до замужества работала в доме пастора {2} 2 Этим пастором из Алстадхауга был Педер Дасс, автор «Северной трубы», длинной поэмы о северной Норвегии. Он умер в 1707 году. — Примечание автора. . Они жили в небольшой построенной собственными руками хижине, и днем Элиас работал в рыболовной артели.

Квалхолмен был уединенным островом, и временами казалось, что его населяют призраки. Иногда, когда муж уходил на работу, жена слышала странные звуки и крики, которые не предвещали ничего хорошего.

Каждый год приносил им по ребенку; и после семи лет брака в доме было семеро детей. Но оба они много и упорно работали, и к моменту рождения последнего Эли-асу удалось скопить кое-какую сумму денег. Теперь он мог позволить себе шестивесельную лодку и, следовательно, стать хозяином собственной рыболовной артели.

Однажды он шел по берегу с большим гарпуном в руке и вдруг увидел греющегося на солнце огромного тюленя, для которого их встреча оказалась столь же неожиданной, как и для Элиаса.

Элиас действовал быстро. Не сходя с места, он метнул в тюленя длинный тяжелый гарпун и попал прямо в спину чуть ниже шеи. И вдруг — ах незадача! — тюлень встал на дыбы, опираясь на хвост, высокий как мачта, и вперил в него налитые кровью глаза, обнажив зубы в такой дьявольской и злобной усмешке, что Элиас едва с ума не сошел от страха. Потом он нырнул в море и исчез под водой, оставляя за собой кровавый след.

Больше Элиас его не видел; но в тот же день отломанное древко гарпуна без железного наконечника прибило к берегу рядом с лодкой, привязанной недалеко от дома.

Элиас вскоре забыл о тюлене. Той же осенью он купил шестивесельную лодку и поставил ее в сарай, который построил за лето.

Однажды ночью он лежал и думал о своей новой лодке, как вдруг ему пришло в голову, что для верности нужно поставить под нее дополнительные подпорки. Он питал нелепую привязанность к лодке, поэтому ему ничего не стоило встать, зажечь фонарь и спуститься к ней на берег.

Войдя в сарай, он поднял над головой фонарь и внезапно заметил на сваленных в углу сетях лицо, удивительно напоминающее морду того тюленя. Оно злобно поморщилось от света. Его рот открывался все шире и шире, и через мгновение Элиас, не успев ничего понять, увидел удаляющуюся из эллинга грузную фигуру человека. Однако ему хватило времени, чтобы разглядеть длинный железный наконечник, торчащий из его спины.