Роальд Даль - Рассказы о привидениях

Уолтер ответил утвердительно.

— Ну, как у вас дела, мистер Стритер? Надеюсь, все в порядке? Я вот почему спрашиваю. Прошу прощения, но мы совершенно забыли о вашей маленькой проблеме и не сдержали своего обещания. Плохая координация работы, к сожалению.

— Но вы же прислали человека, — удивился Уолтер.

— Нет, мистер Стритер, боюсь, мы никого не присылали.

— Но здесь сейчас полицейский, прямо в моем доме. Наступила пауза, потом его собеседник произнес уже менее беззаботным тоном:

— Он не может быть одним из наших. Вы случайно не заметили его личного номера?

— Нет.

Еще одна пауза.

— Прислать кого-нибудь сейчас?

— Да, п-п-пожалуйста.

— Хорошо, мы мигом приедем.

Уолтер положил трубку. И что теперь? — спрашивал он себя. Забаррикадировать дверь? Выбежать на улицу? Разбудить экономку? С любым полицейским приходится считаться: но полицейский-мошенник! Служитель закона превратился в нарушителя закона и бродит на свободе, нападая на людей! Когда приедет настоящая полиция? Что означает «мигом» в пересчете на минуты?

Пока он думал, что предпринять, дверь открылась, и в комнату вошел его гость.

— Стоит открыть входную дверь, и твой дом — больше не твоя крепость, — произнес он. — Ты забыл, что я был полицейским?

— Был? — отшатнулся от него Уолтер. — Но вы и сейчас полицейский.

— У меня много ипостасей, — продолжал полицейский. — Вор, сутенер, шантажист и, само собой, убийца. Ты-то должен об этом знать!

Полицейский — если это действительно полицейский — медленно надвигался на него, и Уолтер вдруг остро почувствовал значимость небольших расстояний — пространство между комодом и столом, между двумя стульями.

— Я не понимаю, о чем вы, — пробормотал он. — Почему вы говорите со мной подобным образом? Я не сделал вам ничего плохого. Я никогда вас раньше не видел.

— Неужели? — ухмыльнулся мужчина. — Но ты думал обо мне и (он повысил голос) писал обо мне. Я тебя забавлял, не так ли? А теперь я собираюсь с тобой позабавиться. Ты наделил меня всеми отвратительными чертами, которые только мог придумать. И считаешь, что не сделал мне ничего плохого? Ты никогда не задумывался, каково это — быть таким, как я? Ты не пробовал поставить себя на мое место? Ты не испытывал ко мне ни капли жалости, верно? Так вот, я тоже не стану тебя жалеть.

— Но я же вам говорю, — закричал Уолтер, вцепившись в край стола, — я вас не знаю!

— Ага, теперь ты меня не знаешь! Сотворил из меня черт знает кого и забыл о моем существовании. — В его голосе появились визгливые нотки, пропитанные жалостью к себе. — Ты забыл Уильяма Стейнсфорта.

— Уильям Стейнсфорт!

— Да. Я был твоим мальчиком для битья, верно? Ты вывалил на меня всю неприязнь к самому себе. Тебе становилось легче, когда ты писал обо мне. А теперь, как один У.С. другому — что я должен сделать, какой поступок будет в моем характере?

— Я… я не знаю, — пролепетал Уолтер.

— Не знаешь? — хмыкнул Стейнсфорт, — Кому же знать, как не тебе — ведь это ты меня породил. Как поступил бы Уильям Стейнсфорт, если бы встретил своего старого папашу в тихом месте, своего славного старика-отца, который отправил его на виселицу?

Уолтер лишь молча смотрел на него.

— Ты, как и я, отлично знаешь, что бы он сделал, — сказал Стейнсфорт. Вдруг по его лицу пробежала тень, и он резко добавил: — Нет, не знаешь, ведь ты никогда не понимал меня по-настоящему. Я не настолько ужасен, как ты меня изображал. — Он замолчал, и в душе Уолтера загорелся маленький огонек надежды. — Ты не дал мне ни одного шанса. А вот я тебе дам. Это лишний раз доказывает, что ты меня совсем не понимал, верно?

Уолтер кивнул.

— И ты еще кое-что забыл.

— Что?

— Когда-то я был ребенком, — произнес бывший полицейский.

Уолтер промолчал.

— Ты это признаешь? — мрачно спросил Уильям Стейнсфорт. — Итак, если ты сможешь назвать хотя бы одну хорошую черту, которой ты наделил меня, — всего одну добрую мысль — что-нибудь, что могло бы меня оправдать…

— Да? — дрожащим голосом вымолвил Уолтер.

— Тогда я тебя отпущу.

— А если не смогу? — прошептал Уолтер.

— Ну тогда ничего хорошего. Нам придется серьезно подойти к решению возникшей проблемы, а ты знаешь, что это означает. Ты отобрал у меня одну руку, но вторая еще осталась. Ты называл меня «Стейнсфорт- железная рука».

Уолтер покрылся потом.

— Даю тебе две минуты, чтобы вспомнить, — заявил Стейнсфорт.

Они оба взглянули на часы. Поначалу бесшумное движение стрелки парализовывало все мысли Уолтера. Он смотрел на лицо Уильяма Стейнсфорта, жестокое, хитрое лицо, которое всегда находилось в тени, словно свет не решался к нему прикоснуться. В отчаянии он рылся в памяти в поисках одного-единственного факта, который мог бы его спасти; но память, сжавшись в кулак, молчала. «Нужно что-нибудь сочинить», — подумал он, ив то же мгновение к мозгу вернулась способность мыслить, а в памяти возникла последняя страница книги, четкая, как фотография. Потом перед его мысленным взором, как в волшебном сне, быстро промелькнули все страницы от последней до самой первой, и он с неодолимой силой осознал — там нет того, что он ищет. Среди всего этого зла нет даже намека на добро. На него снизошло внезапное восторженное озарение — если сейчас он это не докажет, добро во всем мире погибнет.

— В тебе нет ничего хорошего, тебя нечем оправдать! — закричал он. — Из всех твоих мерзких поступков, этот — самый отвратительный! Хочешь, чтобы я тебя обелил, да? Даже чистый белый снег становится черным, стоит ему прикоснуться к тебе! Как ты смеешь просить меня о характере? Я тебе его уже дал! Да я ни за что на свете не скажу о тебе ни одного доброго слова! Я скорее умру!

Стейнсфорт выбросил вперед руку.

— Ну так умри!

Полицейские нашли Уолтера Стрингера лежащим на обеденном столе. Его тело еще не остыло, но он был мертв. Определить причину его смерти не составило труда — ему раздавили не только искалеченную, недействующую руку, но и горло. Его задушили. Нападавший не оставил никаких следов. Каким образом на его теле оказались снежинки, так и осталось загадкой, потому что в день его смерти ни в одном из районов города не было снега.

Самые обычные вещи наводят на меня страх. Солнечный свет. Резкие тени на траве. Белые розы. Дети с рыжими волосами. И имя Гарри. Самое обычное имя.

Когда Кристина впервые произнесла это имя, в моей душе сразу же шевельнулось предчувствие страха.

Ей было пять лет, через три месяца ей предстояло идти в школу. Стоял чудесный жаркий день, и она, как обычно, играла одна в саду. Я видела, как она лежит на траве, вокруг собранные маргаритки, и она с радостным усердием составляет из них венок. Светлые рыжие волосы сверкают на солнце, и от этого кожа кажется очень белой. Ее большие голубые глаза сосредоточенно смотрят перед собой.