Сельма Лагерлёф - Иерусалим

— Я рассказываю им, — сказала мисс Юнг Барам-паше, — что вы тот добрый губернатор, который сдал нам этот прекрасный дом, и они просят меня поблагодарить вас за то, что вы были так добры к нам.

Барам-паша все время сохранял суровое, строгое выражение лица и не отвечал мисс Юнг ни слова. Она начала беспокоиться и думала про себя: «Почему паша не хочет говорить со мной? Или он задумал что-нибудь дурное?»

Она повела пашу в длинную узкую столовую, где как раз были накрыты столы к завтраку. И здесь он увидел строгий порядок и большую простоту.

Слуга его Махмуд снова собрался с мужеством и спросил:

— Как это может быть, о господин, чтобы люди, которые пекут сами свой хлеб и шьют себе платье, обращались бы по ночам в танцовщиц и распутников?

И Барам-паша ничего не смог возразить ему.

Губернатор внимательно осмотрел весь свой дом. Он вошел в общие спальни холостых мужчин с их аккуратно выстроенными в ряд простыми постелями. Потом Барам-паша прошел в семейные комнаты, где дети и родители помещались вместе. Здесь он всюду видел чисто выметенные полы, белые занавеси у кроватей, красивую мебель из простого дерева и чистые половики.

Барам-паша, по-видимому, приходил все в больший гнев, и сказал Махмуду:

— Эти христиане мне очень подозрительны, они очень ловко скрывают свою грешную жизнь. Я ожидал увидеть пол, засыпанный апельсиновыми корками и окурками сигар. Я думал, что застану женщин за оживленной болтовней, курящими кальян и красящими ногти.

Под конец он поднялся по ослепительно белой мраморной лестнице, ведущей в зал собраний. Эта комната была большим приемным залом паши, но теперь она была устроена по-американски: ее уставили удобными стульями и столами, на которых лежали книги и газеты, тут же находилось пианино и орган, а по светлым стенам висели красивые фотографии.

Здесь посетителей снова встретила миссис Гордон, и Барам-паша сказал своему слуге:

— Передай ей, что она и ее последователи сегодня же вечером должны оставить мой дом.

Махмуд возразил своему господину:

— Господин, одна из этих женщин говорит на твоем языке. Передай ей сам свою волю!

Барам-паша поднял глаза и взглянул на мисс Юнг, и она ответила на его взгляд дружеской улыбкой. Барам-паша, отвернувшись от нее, сказал своему слуге:

— Я еще никогда не видел лица, которое Всевышний одарил бы большей красотой и чистотой. Я никогда не решусь передать ей слухи, что их приверженцы ведут дурную, легкомысленную жизнь.

Барам-паша опустился на стул и закрыл лицо руками, пытаясь понять, что же было правдой из всего того, что он слышал и видел.

В это время дверь тихонько отворилась, и вошел какой-то нищий старый странник. На нем был надет поношенный серый плащ, а ноги были обернуты в тряпки. На голове его была грязная чалма, зеленый цвет которой указывал на то, что странник был потомком Магомета.

Не обращая внимания на пашу, старик вошел в комнату и сел в стороне от всех.

— Что это за человек и что ему здесь нужно? — спросил Барам-паша, обращаясь к мисс Юнг.

— Мы его не знаем, — ответила мисс Юнг. — Он пришел в первый раз. Не сердитесь, пожалуйста, что он пришел сюда. Наш дом открыт для всех, кто ищет пристанища и помощи.

— Махмуд, — сказал паша своему слуге, — спроси этого странника, потомка Магомета, зачем пришел он к этим христианам?

Махмуд исполнил повеление своего господина и снова подошел к Барам-паше.

— Он ответил мне, что ему здесь ничего не нужно, но он не хотел пройти мимо, не зайдя сюда, ибо сказано Пророком: «Не позволяй ногам твоим грешить, проходя мимо жилища праведных».

Барам-паша несколько минут посидел молча, затем обратился к своему слуге:

— Ты, должно быть, ослышался, спроси его еще раз, зачем он пришел в этот дом?

Махмуд опять подошел к страннику и, вернувшись к Барам-паше, слово в слово повторил тот же ответ.

— Так возблагодарим Аллаха, друг мой Махмуд, — просто сказал Барам-паша, — он послал нам этого человека, чтобы просветить нас. Он повелел ему войти сюда, чтобы глазам моим открылась истина. А теперь вернемся домой, друг мой Махмуд. Я никогда не выгоню этих христиан из моего дома.

Вскоре Барам-паша уехал, а час спустя Махмуд снова вернулся в колонию, ведя под уздцы прекрасного белого осла паши. Он привел его к колонистам по повелению Барам-паши для того, чтобы на этом осле возили маленьких детей по утрам в школу.

Стоял конец февраля, зимние дожди уже прекратились, но весна еще не вступила в свои права. Почки на финиковых деревьях еще не наливались, темно-коричневые виноградные лозы еще не дали побегов и листьев и большие цветочные бутоны на померанцевых деревьях еще не распустились.

Одни только маленькие полевые цветочки не побоялись выглянуть на свет в такое раннее время.

Куда ни взглянешь, всюду распустились цветы: крупные огненные анемоны покрывали каменистые склоны, в расщелинах скал цвели голубовато-красные цикламены, а равнины были сплошь покрыты низкорослой гвоздикой и маргаритками, в сырых же местах притаились крокусы и прострел.

И как в других странах собирают ягоды и плоды, делая из них запасы на зиму, так в Палестине собирают цветы. Из всех монастырей и миссий люди отправляются на сбор цветов. Члены бедных еврейских общин, туристы и сирийские рабочие сталкиваются друг с другом в долинах между дикими скалами с корзинами, полными цветов, в руках. Вечером все сборщики цветов возвращаются домой, нагруженные анемонами, гиацинтами, фиалками, тюльпанами, нарциссами и орхидеями.

Во дворах монастырей и гостиниц в Иерусалиме ставят огромные каменные сосуды, наполненные водой, и погружают в них цветы; потом в подвалах и комнатах прилежные руки раскладывают цветы на огромные листы бумаги и кладут их под пресс.

Когда полевые гвоздики и гиацинты хорошо высохнут под прессом, из них составляют маленькие и большие букеты, красивые или безвкусные; их наклеивают на простой картон или в небольшие альбомы в переплетах из оливкового дерева, на которых написано: «Цветы из Палестины».

Все эти «Цветы с Сиона», «Цветы из Деврона», «Цветы с Масличной горы» и «Цветы из Иерихона» развозятся по всему миру. Их продают в лавках, посылают в письмах, дарят на память или обменивают на какой-нибудь другой священный предмет. Эти маленькие полевые цветочки, единственное богатство святой земли, распространяются дальше, чем жемчуг из Индии и шелк из Бруссы.

В одно прекрасное весеннее утро в гордонской колонии царила большая суматоха; все готовились идти собирать цветы. Дети, которые на этот день были освобождены от уроков, словно с ума посходили: суетились и метались, выпрашивая у всех корзины для цветов. Женщины встали в четыре часа утра, чтобы приготовить провизию, и теперь они еще хлопотали в кухне у сковородок с блинами и банок с вареньем. Одни мужчины складывали в свои ранцы свертки с бутербродами, бутылки с молоком, хлеб и холодное мясо, а другие готовили бутылки с водой и корзины с кофейниками и чашками. Наконец ворота распахнулись: дети шумно выбежали вперед, а за ними последовали взрослые, разбившись на большие и маленькие группки. В доме не осталось никого — он совсем опустел.