Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

— У французской почтовой кареты всегда что-нибудь не в порядке, когда она трогается в путь.

Мысль эту можно выразить еще и так:

— Французский почтарь, не отъехав даже трехсот ярдов от города, непременно должен слезть с козел.

Какая там беда опять? — Diable! [357]— — — веревка оборвалась, узел развязался! — — скоба выскочила! — — колышек надо обстрогать — — гвоздик, винтик, рычажок, ремешок, пряжка или шпенек у пряжки в неисправности.

Как ни верно все это, а никогда я не считаю себя вправе подвергать за такие несчастья отлучению карету или ее кучера. — — Мне и в голову не приходит клясться именем бога живого, что я скорее десять тысяч раз пройду пешком (или что пусть я буду проклят), чем когда-нибудь сяду в такую колымагу. — — Я спокойно принимаю вещи так, как они есть, и всегда готов к тому, что вдруг не хватит гвоздика, винтика, рычажка, ремешка, пряжки или шпенька у пряжки, или же они окажутся в неисправности. И это — где бы я ни путешествовал — — поэтому я никогда не горячусь и, невозмутимо принимая все, что встречается мне на пути, будь то плохое или хорошее, — я еду дальше. — Поступай и ты так, приятель! — сказал я. — Потеряв целых пять минут на то, чтобы слезть с козел и достать засунутую им в каретный ящик краюху черного хлеба, он только что взобрался на свое место и ехал шажком, смакуя свой завтрак. — — Ну-ка, приятель, пошибче! — сказал я с живостью и самым убедительным тоном, ибо звякнул в переднее окошечко монетой в двадцать четыре су, позаботившись повернуть ее к нему широкой стороной, когда он оглянулся. Шельмец меня понял, потому что растянул рот от правого уха до левого и показал на своей грязной роже ряд таких жемчужных зубов, что иная королева отдала бы за них все свои драгоценности! — —

Праведное небо! / Какой жевательный аппарат!

\ Какой хлеб! — —

Когда он проглотил последний кусок, мы въехали в город Монтрей.

Во всей Франции, по-моему, нет города, который был бы на карте краше, чем Монтрей; — — на почтовом справочнике он, надо признаться, выглядит гораздо хуже, но когда вы в него приезжаете, — вид у него, право, самый жалкий.

Но в нем есть теперь одна прелесть; дочка содержателя постоялого двора. Она жила восемнадцать месяцев в Амьене и шесть в Париже, проходя свое учение; поэтому она вяжет, шьет, танцует и знает маленькие приемы кокетства в совершенстве. — — —

Плутовка! Повторяя их в течение пяти минут, что я стоял и смотрел на нее, она спустила, по крайней мере, дюжину петель на белом нитяном чулке. — — Да, да, — я вижу, лукавая девчонка! — он длинный и узкий — тебе не надо закалывать его булавкой у колена — он несомненно твой — и придется тебе как раз впору. —

— — Ведь научила же Природа это создание держать большой палец, как у статуи! — —

Но так как этот образец стоит больших пальцев всех статуй — — не говоря о том, что у меня в придачу все ее пальцы, если они могут в чем-нибудь мне помочь, — и так как Жанетон (так ее зовут) вдобавок так удачно сидит для зарисовки, — — то не рисовать мне больше никогда или, вернее, быть мне в рисовании до скончания дней моих упряжной лошадью, которая тащит изо всей силы [358], — если я не нарисую ее с сохранением всех пропорций и таким уверенным карандашом, как если б она стояла передо мной, обтянутая мокрым полотном. — —

— Но ваши милости предпочитают, чтобы я представил им длину, ширину и высоту здешней приходской церкви или нарисовал фасад аббатства Сент-Остреберт, перенесенный сюда из Артуа, — — которые, я думаю, находятся в том же положении, в каком оставлены были каменщиками и плотниками, — и останутся такими еще лет пятьдесят, если вера в Христа просуществует этот срок, — стало быть, у ваших милостей и ваших преподобий есть время измерить их на досуге — — но кто хочет измерить тебя, Жанетон, должен это сделать теперь, — ты несешь в себе самой начала изменения; памятуя превратности скоротечной жизни, я бы ни на минуту за тебя не поручился; прежде нежели дважды пройдут и канут в вечность двенадцать месяцев, ты можешь растолстеть, как тыква, и потерять свои формы — — или завянуть, как цветок, и потерять свою красоту — больше того, ты можешь сбиться с пути — и потерять себя. — — Я бы не поручился и за тетю Дину, будь она в живых, — — да что говорить, не поручился бы даже за портрет ее — — разве только он написан Рейнольдсом. —

— Но провалиться мне на этом месте, если я стану продолжать свой рисунок после того, как назвал этого сына Аполлона.

Придется вам удовольствоваться оригиналом; если во время вашего проезда через Монтрей вечер выпадет погожий, вы его увидите из дверец вашей кареты, когда будете менять лошадей; но лучше бы вам, если у вас нет таких скверных причин торопиться, как у меня, — лучше бы вам остаться. — Жанетон немного набожна, но это качество, сэр, на три девятых в вашу пользу. — —

— Господи, помоги мне! Я не в состоянии был взять ни одной взятки: проигрался в пух и прах.

Приняв все это в соображение и вспомнив, кроме того, что Смерть, может быть, гораздо ближе от меня, чем я воображал, — — Я бы желал быть в Аббевиле, — сказал я, — хотя бы только для того, чтобы поглядеть, как расчесывают и прядут шерсть, — — мы тронулись в путь — —

De Montreuil à Nampont — — — poste et demi [359]

De Nampont à Bernay — — — poste [360]

De Bernay à Nouvion — — — poste [361]

De Nouvion à Abbeville — poste [362]

— — но все чесальщики и пряхи уже были в постелях.

Какие неисчислимые выгоды дает путешествие! Правда, оно иногда горячит; но против этого есть лекарство, о котором вы можете выведать из следующей главы.

Имей я возможность выговорить условия в контракте со Смертью, как я договариваюсь сейчас с моим аптекарем, где и как я воспользуюсь его клистиром, — — я бы, конечно, решительно возражал против того, чтобы она за мной явилась в присутствии моих друзей; вот почему, стоит мне только серьезно призадуматься о подробностях этой страшной катастрофы, которые обыкновенно угнетают меня и мучат не меньше, нежели сама катастрофа, как я неизменно опускаю занавес: и молю распорядителя всего сущего устроить так, чтобы она настигла меня не дома [363], — — а в какой-нибудь порядочной гостинице. — — Дома, я знаю, — — — огорчение друзей и последние знаки внимания, которые пожелает оказать мне дрожащая рука бледного участия, вытирая мне лоб и поправляя подушки, так истерзают мне душу, что я умру от недуга, о котором и не догадывается мой лекарь. — В гостинице же немногие услуги, которые мне потребуются, обойдутся мне в несколько гиней и будут оказаны мне без волнения, но точно и внимательно. — — Одно заметьте: гостиница эта должна быть не такая, как в Аббевиле, — — даже если бы в целом мире не было другой гостиницы, я бы вычеркнул ее из моего контракта; итак…