Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

— Если бы мне негде было выпросить, занять или купить вина, — прибавил хозяин, — я бы, кажется, украл его для бедного джентльмена, так ему худо. — Но, бог даст, он еще поправится, — продолжал он, — все мы беспокоимся о его здоровье.

— Ты добрая душа, ручаюсь в этом, — вскричал дядя Тоби. — Выпей-ка сам за здоровье бедного джентльмена стаканчик канарского, — да отнеси ему парочку бутылок с поклоном от меня и передай, пусть пьет на здоровье, а я пришлю еще дюжину, если это вино пойдет ему впрок.

— Хоть я искренне считаю его, Трим, человеком весьма сострадательным, — сказал дядя Тоби, когда хозяин гостиницы затворил за собой дверь, — однако я не могу не быть высокого мнения также и о его госте; в нем наверно есть что-то незаурядное, если в такой короткий срок он завоевал расположение своего хозяина. — И всех его домочадцев, — прибавил капрал, — потому что все они беспокоятся о его здоровье. — Ступай, догони его, Трим, — сказал дядя Тоби, — и спроси, не знает ли он, как зовут этого джентльмена.

— Признаться, я позабыл, — сказал хозяин гостиницы, вернувшийся с капралом, — но я могу еще раз спросить у его сына. — Так с ним еще и сын? — сказал дядя Тоби. — Мальчик, лет одиннадцати — двенадцати, — сказал хозяин, — но бедняжка почти так же не прикасался к еде, как и его отец; он только и делает, что плачет и горюет день и ночь. — Уже двое суток он не отходит от постели больного.

Дядя Тоби положил нож и вилку и отодвинул от себя тарелку, когда все это услышал, а Трим, не дожидаясь приказания, молча вышел и через несколько минут принес трубку и табак.

— Постой немного, не уходи, — сказал дядя Тоби. —

— Трим, — сказал дядя Тоби, когда закурил трубку и раз двенадцать из нее затянулся. — Трим подошел ближе и с поклоном стал перед своим господином; — дядя Тоби продолжал курить, не сказав больше ничего. — Капрал, — сказал дядя Тоби, — капрал поклонился. — Дядя Тоби дальше не продолжал и докурил свою трубку.

— Трим, — сказал дядя Тоби, — у меня в голове сложился план — вечер сегодня ненастный, так я хочу закутаться потеплее в мой рокелор [300]и навестить этого бедного джентльмена. — Рокелор вашей милости, — возразил капрал, — ни разу не был надеван с той ночи, когда ваша милость были ранены, неся со мной караул в траншеях перед воротами Святого Николая, — а кроме того, сегодня так холодно и такой дождь, что, с рокелором и с этой погодой, вашей милости недолго насмерть простудиться и снова нажить себе боли в паху. — Боюсь, что так, — отвечал дядя Тоби, — но я не могу успокоиться, Трим, после того, что здесь рассказал хозяин гостиницы. — Если уж я столько узнал, — прибавил дядя Тоби, — так хотел бы узнать все до конца. — Как нам это устроить? — Предоставьте дело мне, ваша милость, — сказал капрал; — я возьму шляпу и палку, разведаю все на месте и поступлю соответственно, а через час подробно обо всем рапортую вашей милости. — Ну, иди, Трим, — сказал дядя Тоби, — и вот тебе шиллинг, выпей с его слугой. — — Я все от него выведаю, — сказал капрал, затворяя дверь.

Дядя Тоби набил себе вторую трубку и если бы мысли его не отвлекались порой на обсуждение вопроса, надо ли вывести куртину перед теналью по прямой линии или лучше по изогнутой, — то можно было бы сказать, что во время курения он ни о чем другом не думал, кроме как о бедном Лефевре и его сыне.

Только когда дядя Тоби вытряс пепел из третьей трубки, капрал Трим вернулся домой и рапортовал ему следующее.

— Сначала я отчаялся, — сказал капрал, — доставить вашей милости какие-нибудь сведения о бедном больном лейтенанте. — Так он действительно служит в армии? — спросил дядя Тоби. — Да, — отвечал капрал. — А в каком полку? — спросил дядя Тоби. — Я расскажу вашей милости все по порядку, — отвечал капрал, — как сам узнал. — Тогда я, Трим, набью себе новую трубку, — сказал дядя Тоби, — и уж не буду тебя перебивать, пока ты не кончишь; усаживайся поудобнее, Трим, вон там у окошка, и рассказывай все сначала. — Капрал отвесил свой привычный поклон, обыкновенно говоривший так ясно, как только мог сказать поклон: «Ваша милость очень добры ко мне». — После этого он сел, куда ему было велено, и снова начал свой рассказ дяде Тоби почти в тех же самых словах.

— Сначала я было отчаялся, — сказал капрал, — доставить вашей милости какие-нибудь сведения о лейтенанте и о его сыне, потому что когда я спросил, где его слуга, от которого я бы, наверно, разузнал все, о чем удобно было спросить… — Это справедливая оговорка, Трим, — заметил дядя Тоби. — Мне ответили, с позволения вашей милости, что с ним нет слуги, — что он приехал в гостиницу на наемных лошадях, которых на другое же утро отпустил, почувствовав, что не в состоянии следовать дальше (чтобы присоединиться к своему полку, я так думаю). — Если я поправлюсь, мой друг, — сказал он, передавая сыну кошелек с поручением заплатить вознице, — мы наймем лошадей отсюда. — — Но увы, бедный джентльмен никогда отсюда не уедет, — сказала мне хозяйка, — потому что я всю ночь слышала часы смерти [301], — а когда он умрет, мальчик, сын его, тоже умрет: так он убит горем.

— Я слушал этот рассказ, — продолжал капрал, — а в это время мальчик пришел в кухню заказать ломтик хлеба, о котором говорил хозяин. — Только я хочу сам его приготовить для отца, — сказал мальчик. — Позвольте мне избавить вас от этого труда, молодой человек, — сказал я, взяв вилку и предложив ему мой стул у огня на то время, что я буду поджаривать его ломтик. — Я думаю, сэр, — с большой скромностью сказал он, — что я сумею ему лучше угодить.

— Я уверен, — сказал я, — что его милости этот ломтик не покажется хуже, если его поджарит старый солдат. — Мальчик схватил меня за руку и разрыдался. — Бедняжка, — сказал дядя Тоби, — он вырос в армии, и имя солдата, Трим, прозвучало в его ушах как имя друга. — Жаль, что его нет здесь.

— Во время самых продолжительных переходов, — сказал капрал, — мне никогда так сильно не хотелось обедать, как захотелось заплакать с ним вместе. Что бы это могло со мной быть, с позволения вашей милости? — Ничего, Трим, — сказал дядя Тоби, сморкаясь, — просто ты добрый малый.

— Отдавая ему поджаренный ломтик хлеба, — продолжал капрал, — я счел нужным сказать, что я слуга капитана Шенди и что ваша милость (хоть вы ему и чужой) очень беспокоится о здоровье его отца, — и что все, что есть в вашем доме или в погребе, — (— Ты мог бы прибавить — и в кошельке моем, — сказал дядя Тоби) — все это к его услугам от всего сердца. — Он низко поклонился (вашей милости, конечно), ничего не ответил, — потому что сердце его было переполнено, — и пошел наверх с поджаренным ломтиком хлеба. — Ручаюсь вам, мой дорогой, — сказал я, когда он отворил дверь из кухни, — ваш батюшка поправится. — Священник, помощник мистера Йорика, курил трубку у кухонного очага, — но ни одним словом, ни добрым, ни худым, не утешил мальчика. — По-моему, это нехорошо, — прибавил капрал. — Я тоже так думаю, — сказал дядя Тоби.