Адальберт Штифтер - Бабье лето

Картинная вела назад в мраморный зал через его третью дверь, и таким образом мы завершили круг этих покоев.

— Таково мое жилище, — сказал мой провожатый, — оно невелико и ничем не замечательно, но очень приятно. В другом крыле дома находятся комнаты для гостей, почти все они похожи на ту, в которой вы провели эту ночь. Там же и жилье Густава, но туда мы не будем заходить, чтобы не мешать его учению. Через зал и по лестнице мы можем теперь снова выйти на воздух.

Пройдя через зал, спустившись по лестнице и подойдя к выходу из дома, мы сняли войлочные туфли, и мой провожатый сказал:

— Вы, наверное, удивлены тем, что в моем доме есть места, где приходится затруднять себя надеванием подобных туфель. Но иначе, право, нельзя, ибо полы слишком чувствительны, чтобы по ним можно было ходить в обычных башмаках, да и места с такими полами предназначены, собственно, не для жилья, а лишь для осмотра, а осмотр даже ценишь больше, когда платишь за него какими-то неудобствами. В этих комнатах я обычно ношу мягкие башмаки с шерстяными подошвами. В свой кабинет я могу пройти и напрямик, не через зал, как мы это сделали сейчас, с первого этажа туда ведет коридор, которого вы не видели, потому что оба его конца закрыты хорошо спрятанными в обоях дверями. Рорбергский священник страдает подагрой, поэтому для него, когда он здесь бывает, я покрываю полы и лестницы шерстяными половиками, как вы вчера видели.

Я отвечал, что это средство очень целесообразно и что его следовало бы применять везде, где есть полы, имеющие художественную или еще какую-либо ценность.

Когда мы были уже в саду, я сказал, оглянувшись на дом:

— Вы не правы, говоря, что ваше жилье ничем не замечательно. Насколько я могу судить после короткого осмотра, таких, как оно, не очень-то много. Да и не думал я, глядя на ваш дом с дороги, что он такой просторный.

— Тогда я должен показать вам и еще кое-что, — ответил он, — пройдите за мной в эти кусты.

С этими словами он пошел вперед, я последовал за ним. Он направился к густым кустам. Когда мы дошли до них, он стал пробираться сквозь заросли по узкой тропинке. Наконец на нашей дороге появились даже высокие деревья. Через некоторое время перед нами открылась прелестная лужайка, где тоже стоял дом, длинный, одноэтажный. Его многочисленные окна смотрели на нас. Этого дома я прежде не видел, ни с дороги, ни с тех мест сада, где уже был. Виною тому были, наверное, обступавшие дом деревья. Когда мы подходили к дому, из трубы его поднимался дымок, хотя стояло лето, топить было не время, и поскольку до полудня было еще далеко, приготовление пищи тоже не могло служить причиной тому. Когда мы подошли ближе, я услышал в доме какой-то скрип, какое-то скольженье, словно там что-то пилили или строгали. А уж войдя, я и впрямь увидел столярную мастерскую, где кипела работа. У окон, дававших много света, стояли верстаки, а к остальным стенам, без окон, были прислонены части находившихся в работе изделий. Во всем этом я тоже нашел некое сходство со своим отцом. Если тот пристроил одного молодого человека восстанавливать старинные вещи по его указаниям, то здесь я увидел целую мастерскую такого рода; ибо по стоявшим кругом частям я понял, что здесь занимаются главным образом восстановлением старинной мебели. Изготовляются ли в этой мастерской и новые вещи, я с первого взгляда определить не мог.

У каждого рабочего было свое место у окна, отделенное от соседа барьером. Здесь он держал свои инструменты и то, над чем работал сейчас, остальное, пока не нужное, находилось у него за спиной, у задней стены дома, что создавало единый и обозримый порядок. Рабочих было четверо. В большом шкафу, занимавшем часть боковой стены, хранились запасные инструменты — на тот случай, если что-то испортится и на починку уйдет слишком много времени. В другом шкафу у противоположной стены стояли бутылочки и баночки с жидкостями и находились другие предметы, нужные для приготовления лаков и политур или для того, чтобы придать дереву определенный цвет или старинный вид. От мастерской был отделен очаг, где горел необходимый для столярных работ огонь. Очаг стоял в огнеупорном ограждении, не подвергая опасности мастерскую с ее содержимым.

— Здесь, — сказал мой провожатый, — восстанавливаются вещи, изготовленные задолго, порой за много веков до нашего времени и пришедшие в ветхость, — восстанавливаются хотя бы в той мере, в какой это позволяют время и обстоятельства. В старинной мебели есть почти такое же, как в старинных картинах, очарование ушедшего и отцветшего, все более усиливающееся для человека на склоне лет. Он потому так старается сохранить принадлежащее прошлому, что и у него самого есть прошлое, которое уже не очень подходит к новизне подрастающего вокруг него племени. Поэтому мы и основали здесь заведение для старинной мебели, которую мы спасаем от гибели, собираем, чистим, лощим и пытаемся снова ввести в обиход.

Когда я находился в мастерской, как раз шла работа над доской стола шестнадцатого, по словам моего провожатого, века. Она была инкрустирована дощечками разных, но естественных цветов. Только зеленые листья воспроизводились деревом, травленым зеленой морилкой. По краю шло обрамление из переплетающихся и закрученных в спираль веток и плодов. Внутренняя часть, отделенная от обрамления узором из розового дерева красного цвета, изображала на фоне коричневато-белого клена собрание музыкальных инструментов. Они, правда, были инкрустированы несоотносительно с их размером. Скрипки были гораздо меньше мандолины, барабан и волынка были одинаковой величины, а флейта под ними вытянулась в длину, как навой. Но в отдельности инструменты показались мне очень удавшимися, а мандолина была выполнена на редкость чисто и мило, не хуже, чем изображались такие вещи на старинных картинах моего отца. Один из рабочих вырезал дощечки из клена, самшита, сандалового, эбенового, розового дерева и лещины, чтобы все это в измельченном виде как следует высохло. Другой вынимал из доски поврежденные дольки и выравнивал пустые места, чтобы наилучшим образом вставить новые планки. Третий вырезал и обстругивал ножки из кленовой болванки, а четвертый был занят тем, что по раскрашенному чертежу, стоявшему перед ним, выбирал из кучи дощечек те, которые наиболее соответствовали краскам чертежа. Мой провожатый сказал мне, что остов и ножки стола пропали и их нужно сделать заново.

Я спросил, как удается добиться того, чтобы новое подходило к оставшемуся.

Он ответил:

— Мы сделали рисунок, приблизительно показывающий, какими могли быть остов и ножки.

На новый вопрос — как можно это узнать — он ответил:

— У этих вещей, как вообще у важных предметов, есть своя история, и из нее можно вывести представление о виде и строении этих предметов. В ходе времени формы мебели постоянно менялись, и, обратив внимание на эти изменения, можно по сохранившемуся целиком судить о пропавших частях, а по уцелевшим частям представить себе целое. Набросав множество чертежей, каждый из которых включал в себя доску стола, мы таким путем все более приближались к предполагаемому виду данной вещи. Наконец мы остановились на чертеже, показавшемся нам не слишком противоречащим истине.