Адальберт Штифтер - Бабье лето

Я подумал, что многое в этих словах, наверное, несерьезно. Если он так ее любит, то ему не следовало бы говорить это мне или кому-либо еще, даже будь мы друзья. А мы не были друзьями в настоящем смысле этого слова, мы были ими только в том смысле, в каком оно употребляется в городе применительно к людям, хорошо друг с другом знакомым и поддерживающим взаимные отношения. Да и не мог он ждать от меня никакой помощи, поскольку не очень-то я был сведущ в таких делах и сильно уступал в этом отношении ему самому.

Помимо встреч в присутствии наших родителей я и сам навещал кое-кого из этих молодых людей, и речь тогда тоже часто заходила о девушках. Мои знакомые рассказывали, как они любят ту или другую, как страдают из-за нее или какие знаки благосклонности от нее получили. Я думал, что им не следовало бы этого говорить. А когда они отпускали вольное замечание о внешности или поведении какой-либо девушки, я краснел, и мне казалось, что обидели мою сестру.

Я чаще ходил теперь в город и внимательно рассматривал старинную архитектуру нашего главного собора. С тех пор как я так подробно просмотрел в доме роз столько зарисовок произведений архитектуры, эти произведения не были мне так чужды, как раньше. Я старался найти в них какое-то сходство с предметами, которые я видел на этих рисунках. Во время моего путешествия из дома роз в ту горную долину, где я потом задержался, и от этой долины до судна, доставившего меня домой, мне ничего особенно достопримечательного не встретилось. Только некоторые путевые столбы очень старинного вида напомнили мне те чистые и непритязательные формы, какие я видел у мастера чистыми линиями на чистой бумаге. Но в нише одного такого столба вместо статуи, которая некогда здесь стояла и на которую еще указывал пьедестал, красовалась новая, написанная пестрыми красками картина, а в другой нише не было вообще ничего. По реке я, правда, проплывал мимо церквей и крепостей, которые, вероятно, заслуживали внимания, но моя цель влекла меня вместе с судном дальше.

В главном соборе я увидел почти все виды украшений цоколей, арок, колонн и деталей, какие видел на бумаге в доме роз. Мне доставляло удовольствие сравнивать по памяти эти формы с виденными ранее и оценивать их путем такого сопоставления.

В связи с драгоценными камнями мне вспомнилось и то, что сказал об их оправах старик в доме роз. Видеть оправленные камни мне случалось достаточно часто. В бесчисленных витринах города украшения выставлены напоказ, чтобы приманить покупателей. Разглядывая их повсюду, где они попадались мне на глаза, я думал, что старик прав. Когда я представлял себе рисунки крестов, роз, ниш и тому подобных вещей, виденные в доме роз, они оказывались гораздо легче, нежнее, и, я выразился бы, проникновеннее, чем эти же фигуры здесь, хотя там они были лишь архитектурными деталями, а здесь — украшениями как таковыми. Мне и в самом деле казалось, что, когда они сделаны из золота или драгоценных камней, они неуклюжи. Исключение в этом товаре составляли лишь некоторые предметы, считавшиеся самыми предпочтительными. Я увидел, что оправы у них очень просты, а камни побольше и подороже оставлены вообще без оправ и к ним прибавлено лишь столько золота или маленьких бриллиантов, сколько просто необходимо для того, чтобы взять эту вещь в руку и прикрепить к человеческому телу. Мне это понравилось больше, потому что тут благородные камни служили воплощением только высокой стоимости и красоты. Но про себя я подумал, что, как бы ни были красивы драгоценные камни, это всего лишь материя, и куда как лучше было бы без ущерба для их красоты придавать им такой облик, чтобы видна была душа человека, которая здесь потрудилась и которой можно порадоваться. Я решил, что, когда снова приду к своему старому гостеприимцу, непременно поговорю с ним об этом. Я понял, что приобрел в доме роз некое очень полезное знание.

При этих обстоятельствах я случайно познакомился с сыном одного торговца украшениями, считавшегося первым в городе. Новый знакомец часто показывал мне драгоценности, имевшиеся в их лавке, но никогда не попадавшие на витрины, он давал мне по их поводу объяснения и указывал мне признаки, по которым определяется красота благородных камней. Я не решался излагать свои взгляды на их оправу. Он обещал мне познакомить меня с драгоценными камнями поближе, и я охотно принял его предложение.

Привыкши благодаря моим странствиям по горам много двигаться, я каждый день либо ходил по городу, либо совершал прогулки по его окрестностям. Благотворность крепкого горного воздуха заменял мне здесь становившийся все резче воздух осени, и я очень любил идти навстречу ему, когда он был напоен туманом или дул с гор, окаймлявших наш город с запада.

В ту же пору я начал ходить в театр. Пока мы были детьми, отец не разрешал нам смотреть спектакли. Он говорил, что от этого у детей непосильно возбуждается воображение, они приписывают себе всякие произвольные чувства и становятся потом жертвами желаний или даже страстей. Когда мы подросли, что со мной произошло уже давно, а с сестрой не больше года назад, нам разрешили изредка посещать Придворный театр. Для таких посещений отец выбирал пьесы, которые, по его мнению, для нас подходили и способствовали нашему развитию. На оперы и уж подавно на балеты ходить нам не дозволялось, под запретом были и театры в предместье. Да и спектакли мы смотрели не иначе как в обществе родителей. Получив самостоятельность, я приобрел и свободу ходить в театр по собственному выбору. Но, будучи занят научными трудами, я не испытывал особого к тому устремления. По привычке я иногда ходил на те же самые пьесы, что уже видел с родителями. Этой осенью все пошло иначе. Порой я сам выбирал пьесу, постановку которой хотел увидеть в Придворном театре.

Тогда на придворной сцене подвизался один артист, славившийся тем, что в роли Шекспирова короля Лира он будто бы достигал предела человеческих возможностей в актерском искусстве. Придворная сцена пользовалась к тому же и славой образцового для всей Германии театра. Утверждали поэтому, что на немецком языке ни на одной немецкой сцене нет ничего, что могло бы сравниться с его игрой, а один знаток театральных постановок в своей книге об этом предмете сказал насчет исполнения роли короля Лира на нашей придворной сцене, что тот не смог бы играть так, как он играет, если бы в нем не горел луч того дивного света, который создал и наполнил непревзойденной мудростью этот шедевр.

Узнав о таких обстоятельствах, я решил сходить на ближайшее представление «Короля Лира» на нашей придворной сцене.

И вот однажды в газетах, ежедневно приходивших к отцовскому завтраку, был объявлен «Король Лир» на придворной сцене, а исполнителем главной роли был назван актер, о котором я говорил и который находился уже в преклонном возрасте. Дело было зимой. Я устроил свои дела так, чтобы отправиться вечером в Придворный театр. Любя наблюдать городскую жизнь так же, как во время своих походов жизнь гор, я вышел пораньше, чтобы медленно пройти путь из предместья в город. На мне был простой костюм, в котором я обычно выхожу на прогулки, и дорожная шапочка. Накрапывал дождик, хотя нижний слой воздуха был довольно холодный. Дождь не был мне неприятен, скорее он радовал меня, хотя и мочил мой костюм, испортить который так уж сильно нельзя было. Я шагал навстречу дождю не спеша. Дорога между деревьями на открытом пространстве перед городом была покрыта льдом, как стеклом, и люди, шедшие передо мною и рядом, часто оступались на скользких местах. Я привык к неудобным дорогам и шел по катку без затруднения. Ветки деревьев блестели рядом с горящими фонарями, вообще же надвигалась ночь, и все кругом, и стены города скрывала темень. Когда я сошел с пешеходной дороги на проезжую часть улицы, мимо меня с грохотом проносились экипажи. Лошади растаптывали, а колеса разрезали наледь. Большинство колясок, хотя и не все, ехали в театр. Мне было прямо-таки странно, что они, как и я сам, устремлялись в этот неприветливый вечер куда-то, где будет разыграна какая-то выдуманная история. Так я подошел к освещенному навесу, где останавливались экипажи, повернул к входу, купил билет, сунул свою шапочку в карман пальто, сдал его в гардероб и вошел в светлый нижний этаж зрительного зала.