Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

Услыхав эти слова, семинаристы разошлись, возмущаясь; в глубине души они радовались, что наглый Варёкас наконец оставит их в покое. Варёкас сердечно распрощался только с несколькими товарищами, в числе которых был и Людас Васарис.

— Пожалуй, хорошо, что ты остаешься, — сказал он, пожимая ему руку, — немного подрастешь, окрепнешь. А то какой из тебя мужчина? Ну, прощай, может, когда-нибудь и встретимся.

И он пошел за сторожем, несшим его чемодан.

Не успел Васарис проводить Варёкаса, как к нему подошел третьекурсник Йонелайтис и предложил прогуляться по саду, благо, до начала уроков оставалось еще пятнадцать минут.

Йонелайтис был семинарским библиотекарем, и Васарису уже приходилось с ним встречаться.

Среди семинаристов, интересующихся национальной политикой, Йонелайтис считался человеком надежным и очень осторожным, сумевшим войти в доверие ректора, оплотом литовцев. Первокурсники были еще очень далеки от политики, но на Йонелайтиса и на некоторых других поглядывали с почтением.

— Скажи, тебе не все по сердцу в семинарии? — начал Йонелайтис, когда они очутились в саду.

— Не знаю. Судишь и так и этак, — признался Васарис, — но решиться на что-нибудь не так легко.

— Конечно, ведь у Варёкаса иное положение, и его уходу не стоит придавать значения.

— Все-таки жизнь в семинарии слишком однообразна, монотонна, хотя время здесь идет быстро. А может быть, так кажется только нам, первокурсникам?

Людас хотел сказать, что он не нашел здесь того, о чем говорил ему летом его родственник, новонареченный ксендз, и потому он разочарован. Йонелайтис понял, что его волнует. Он тоже считал, что официальная сторона семинарской жизни однообразна и не каждого может удовлетворить. Йонелайтис даже довольно едко критиковал многие семинарские порядки и профессоров.

— Но, — говорил он, — остается еще широкая область для личной инициативы. Надо читать, развиваться, заниматься какой-нибудь наукой, литературой или общественной работой. В приходе все это понадобится. Здесь мы должны подготовиться к жизни. Если довольствоваться только выполнением обязанностей да зубрежкой — к жизни не подготовишься. Конечно, на первых порах первокурсникам за что-нибудь приняться трудно. Но погоди, вернешься после каникул, увидишь много нового.

Так они беседовали до самого начала занятий. Этот разговор поднял упавший было дух Васариса. Он понял, что видел еще не все в семинарии, что помимо официальной жизни есть в ней еще и другая, тайная, в которую со временем допустят и его.

«Там, — думал он, — я найду то, ради чего поступил в семинарию. Йонелайтис, очевидно, один из тех, с кем я хотел встретиться. Они и семинарию критикуют и многим недовольны, а все же терпят, работают и, наверное, принесут больше пользы Литве, чем Варёкас и ему подобные».

В тот же день, в пять часов вечера, во время короткой рекреации, семинарист Пятрас Касайтис сговорился с несколькими товарищами «напасть» на Васариса, то есть пойти к нему в гости.

— Вчера у Васариса были родители, навезли ему всякой снеди, — говорил Касайтис, — а сегодня обед был никудышный. Идемте! Пусть раскрывает свой сундук!

В открывании сундука, кроме самого Васариса и Касайтиса, участвовали два ближайших товарища — Юозас Петрила и Казис Балсялис. Эта четверка так сдружилась меж собою, что формарий уже обратил на нее внимание и то одного, то другого предупреждал об опасности «партикуляризма».

Сундучки семинаристов и лишние вещи были сложены в большой угловой комнате с шаткой лесенкой, ведущей на чердак, и с единственной дверью, выходящей в коридор. Комната эта называлась «крысятником», потому что крошки хлеба, сухарей, колбасная кожура и промасленная бумага благоприятствовали размножению крыс и мышей. Тут едва можно было пройти из-за множества сундуков и сундучков, в которых семинаристы хранили свои запасы. Чаще всего это были сухари. Семинаристы крошили их в утреннюю похлебку, почему-то называемую «кашей». «Крысятник» был загроможден, заставлен вешалками с верхней одеждой и лишними сутанами. Между вешалками и позади них были укромные утолки. Здесь можно было закусить, а в случае чего и укрыться от докучливых глаз.

Друзья, вооруженные перочинными ножами, столпились вокруг сундучка Васариса, извлекли большой пирог и открыли банку с вареньем. Началось настоящее пиршество.

— Что ни говорите, — воскликнул Петрила, — а в семинарии все-таки неплохо живется!

— Тебе бы только нажраться, и ладно, — пристыдил его всегда пессимистически настроенный Касайтис.

— O quam bonum et jucundum est, fratres, habitare in unum [19] О сколь благостно и приятно, братие, жить в согласии (латинск.). , — продекламировал Балсялис, самый набожный из них и любивший при всяком удобном случае цитировать латинские тексты. Хороший латинист, он уже приобрел репутацию способного семинариста в глазах начальства.

Тут раздался звон, возвещающий silentium . Васарис тотчас принялся завязывать горшок с вареньем, но Петрила запротестовал:

— Что ты, братец! Раздразнил аппетит и отнимаешь? Не завязывай!

— Уже был звонок, еще инспектор нагрянет, — напомнил Балсялис, самый трусливый из всей компании.

— Так тебя Мазур сейчас тут и зацапает, — возразил Касайтис.

— Вы как хотите, а с меня хватит, — и Балсялис удрал.

— Ну и трус! — крикнул ему вслед Петрила. — Больше не дождешься от нас приглашения!

Пирушка продолжалась, но не прошло и пятнадцати минут, как кто-то просунул в дверь голову и испуганно прошептал: «Ректор!» Находились еще такие доброжелатели, которые, заслышав в боковом коридоре шаги ректора или инспектора, успевали предостеречь завсегдатаев «крысzтника» и, с удовольствием представляя себе их смятение, разбегались по своим комнатам и аудиториям.

Услышав страшное слово «ректор», Петрила и Касайтис после недолгого колебания взбежали по лестнице на чердак. А растерявшийся Васарис так и остался перед раскрытым сундучком, развязанным горшком с вареньем и пирогом. Между тем послышался кашель, хлопнула дверь, и седая голова прелата высунулась из-за вешалки.

— Złapałem! [20] Поймал (польск.). —воскликнул он, увидав испуганного Васариса. — Ты что здесь делаешь?

— Я так… Ничего… Вчера отец с матерью были… — бормотал, не зная, как оправдаться, несчастный семинарист.

— Кто сейчас выбежал отсюда?

— Прошу прощения, ксендз прелат, я не видал, не знаю…

— K łamiesz! [21] Лжешь (польск.). С кем ты был?

— Я был один… Может быть, кто-то прятался за вешалкой.

— Разве ты не знашь, что сейчас silentium , надо сидеть на своем месте и учить уроки?

Васарис знал, что в таких случаях единственное спасение — поцеловать ректору руку и попросить прощения. Всякие оправдания только раздражали прелата, и тогда он обвинял оправдывающегося в недостатке смирения и послушания. Поэтому и Васарис, целуя руку ректора, не стал оправдываться, а только извинялся.