Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

Поездка эта возымела еще одно последствие: Васарис приобрел в приходе врагов. Хоругвеносец, а особенно жена его, начали всем рассказывать, что молодой ксендз пировал у Жодялиса со всякими безбожниками, что он бог знает что пишет в газетах, а учитель не нарадуется на него. Все это весьма не понравилось настоятелю, и однажды он вслух выразил свое недовольство:

— Вы еще молоды, так и надо было придерживаться установленных порядков. Где было условлено, там и следовало пообедать. Теперь из-за этого начались интриги и раздоры. Учитель никогда не был и не будет другом ксендзу. Теперь он при первом же случае сделает какую-нибудь пакость. Эх уж, ничего хорошего из вашей поэзии не выйдет.

Васариса разозлило, что настоятель ведет подобные разговоры при Юле. Когда она вышла из комнаты, он сказал:

— Я убедительно прошу вас, ксендз настоятель, не делать мне замечаний в присутствии прислуги или других посторонних лиц. Думаю, вам вполне понятны мотивы моей просьбы.

— Я был бы рад, когда бы мне вовсе не пришлось делать вам замечаний, — отрезал настоятель и оставил его одного.

Юле, услышав раз-два такие разговоры, быстро смекнула, что настоятель не любит Васариса и хочет от него отделаться. Это внесло немалую сумятицу в ее чувства. Все ее симпатии были на стороне молодого ксендза, особенно после отъезда Стрипайтиса. А он не только не обращал на нее внимания, но явно избегал ее и просто недолюбливал. Такое отношение ксенженьки ранило ее сердце, возбуждало чувство ревности. Юле начала незаметно, но неотступно следить за Васарисом. Ей очень не нравилось, что он часто ходил в усадьбу, а теперь вот спутался с «сицилистами». После замечаний настоятеля она убедилась, что не ошибается. Ей было жаль ксенженьку и хотелось, чтобы настоятель вывел его на путь истинный. Поэтому она еще усерднее принялась следить за ним и обо всем, что слышала и видела, тотчас докладывала настоятелю.

А Васарис действительно начал ее недолюбливать. Ее заботы опротивели ему с первого же дня. Сначала она ходила к нему на исповедь раз в две недели, потом каждую неделю, а теперь уже прибегала по два-три раза в неделю. Он строго запретил делать это, но отвязаться от нее не мог. Исповеди ее были неискренни, грехи выдуманные и Васарис прекрасно видел, что она хочет как-нибудь повлиять на него.

Как-то Юле посетовала, что однажды, увидев баронессу в штанах и верхом на лошади, выругалась: «чтобы на тебе черти ездили», а потом ей приснилось, как черт на баронессе верхом скакал. Из-за этого ее самое одолели дурные грешные мысли. Еще как-то она призналась, что рассердилась на ксенженьку за то, что он в усадьбу похаживает… А вот после того, как он был там в последний раз, стала чистить его выходную сутану, а от нее запахло духами и опять ее одолели дурные мысли… Она поверяла ему свои горести, сны и искушения, все свои нелепые мысли и все слышанные где-нибудь разговоры или же спрашивала по всякому поводу совета, заставляла ломать голову над разными казусами и просила разрешить бесчисленные затруднения по поводу отпущения грехов. За последние месяцы Юле отравляла ему жизнь больше, чем угрюмый настоятель или попечительный Рамутис.

С наступлением великого поста работы в костеле прибавилось. Чаще приходилось служить панихиды. Тогда Васарис садился с органистом петь Nocturnum и Laudes . Это была единственная обязанность, которую он охотно выполнял. Ему нравились эти суровые, скорбные псалмы, лирические антифоны, трогательные песнопения. Когда он пел эти печальные гимны, то чувствовал как бы потустороннее дыхание смерти, умалялись все его жизненные заботы, и от устрашающих слов в сердце закрадывался ужас.

— Domine, quando veneris judicare terram, ubi me abscondam a vultu irae tuae? Quia peccavi nimis in vita mea. — Господи, когда прийдешь судить землю, куда скроюсь от гнева лица твоего? Ибо много грешил я в жизни своей.

Тогда он раскаивался в своей слабости и непостоянстве и снова, следуя архаическому напеву канционала [151] Книга псалмов, духовных гимнов и песнопений. , выводил несложную мелодию:

— Delicto juventutis meae et ignorantias meas ne memineris, domine . — Преступлений юности моей и неведения моего не вспоминай, господи.

С пробуждавшейся надеждой пел он слова утешения:

— Ego sum resurrectio et vita: qui credit in me, etiam si mortuus fuerit, vivet; et omnis, qui vivit et credit in me, non morietur in aeternum. — Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет; и всякий, живущий и верующий в меня, не умрет вовек.

И заканчивал печальный обряд глубоко горестной мольбой:

— De profundis clamavi ad te, domine: domine, exaudi vocem meam. — Из глубины взываю к тебе, господи: господи, услышь голос мой.

Нет, Васарис за всю свою жизнь не знал более прекрасного богослужения, чем Ofiicium defunctorum [152] Заупокойное богослужение (латинск.). . Поэтому он старательно учил органиста и слезно просил, чтобы тот бросил скверную привычку спешить, проглатывать слова, начинать новый стих, когда ксендз еще не кончил своего, импровизировать мелодию или подтягивать ксендзу второй.

По окончании заупокойной службы, Васарис опять шел в исповедальню, а родственники покойного, заказывавшие панихиду, и их соседи садились петь по четкам заупокойные молитвы. Эти молитвы выводили Васариса из терпения и рассеивали все лирическое молитвенное настроение. Выслушивая шепот исповедываемого, он слышал в то же время, как мужские и женские голоса попеременно повторяли один и тот же нескончаемый стих:

— Иису-усе, сыне Давида, помилуй ду-ушу!..

Васарису казалось, что мужчины и женщины дразнят этим стихом друг друга, как разбаловавшиеся дети. Он затыкал свободное ухо, чтобы не слышать этой пародии, а кончив исповедывать, спешил выбежать из костела. Однако в ушах у него весь день раздавался надоедливый стих:

— Иису-усе, сыне Давида, помилуй ду-ушу…

С приближением пасхи работы все прибавлялось. Народ валом валил к великопостной исповеди. По воскресеньям все три ксендза поднимались до света и усаживались в исповедальнях. Пока успевали всех отпустить, наступал уже вечер. Теперь и исповедовать было тяжелее. Теперь шли не набожные бабенки, рассказывавшие одни пустяки, но «серьезные» грешники, которые ходили к исповеди два, три, а то и один раз в год. Приходили плохо подготовившись, и надо было обо всем напоминать им, обо всем предупреждать их, выспрашивать. Парни и девушки так изворачивались, исповедуясь в некоторых грехах, что молодой ксендз едва мог догадаться, что ему хотят рассказать, а может быть, и утаить. В последние дни поста исповедальни осаждались с утра до вечера.

Во время поста у Васариса не было ни времени, ни охоты приниматься за какое-нибудь дело. Он ничего не писал, ничего не читал. Сил у него оставалось ровно столько, сколько требовалось на чтение бревиария. Общие с Рамутисом медитации давно прекратились. Не исполнял он их к в одиночку. Занятия, к которым у него не было расположения, все сильнее угнетали его, действовали на него деморализующе. Он начал превращаться в автомат, в церковного чиновника, выполняющего служебные обязанности.