Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

— Отчего же вы, ксендз Людас, больше не наведываетесь в Шлавантай? — спросил батюшка. — Мы в прошлый раз так славно побеседовали. И теперь нашли бы о чем поразмыслить. Работа в приходе каждодневно доставляет столько предметов для размышлений. Весьма полезно бы обсудить их и поделиться мыслями. А вы без долгих сборов приезжайте как-нибудь сообща с ксендзом Рамутисом.

— Не знаю, право, батюшка… Трудно выбраться… То к больному надо, то еще какое-нибудь дело… Не замечаешь, как время идет.

— Чем вы сейчас занимаетесь? Все еще стихи пишете?

— Пописываю кое-что…

— Может, и духовное что сложили?

— Пробовал раза два, да не получается…

— А ведь когда читаешь ваши стишки, кажется, вам они легко даются, — мягко усомнился батюшка.

— Я где-то читал, что по стилю духовные стихи и народные песни — это нечто иное, чем обычная поэзия. Чтобы писать их, требуется особый талант.

— А мне думается, когда поэт хочет писать духовные стихи во славу божью, господь не поскупится на талант. Ну, посвященствуйте еще несколько годков, проникнитесь благодатью, которой господь облекает усердного ксендза — и незаметно приметесь славить его.

Васарису стало ясно, что батюшка считает его стихи заблуждением юности и желает, чтобы заблуждение это поскорее миновало. Сам же он давно убедился, что если пожелание батюшки исполнится, то он действительно перестанет воспевать мирскую суету, но не будет и славить бога.

Во время этого праздника Васарис увидел, как чужды ему стали дела и люди его сословия. Более чужды, чем раньше. Когда он был семинаристом, его связывали с этим сословием надежды на будущую работу, общность предстоящего дела, все то, чего он еще не знал, но ожидал и на что надеялся. Теперь, чем меньше оставалось ожидать и надеяться, тем сильнее он чувствовал себя чужим в этом окружении. Отличительные черты духовного сословия — и положительные и отрицательные — теперь раздражали и отталкивали его. Среди ксендзов у него не было ни одного друга, с которым бы его связывали те или иные духовные, церковные дела. Ни с одним из них он не мог найти общий язык. Он замечал, что многие его избегают, не знают, о чем с ним говорить, а другие считают гордецом или вообразившим себя невесть чем вертопрахом. Ему хотелось бежать от этих облаченных в сутаны, как и он сам, но думающих и чувствующих по-иному людей в другую жизненную среду, где царят более простые, человечные отношения. Так запутывались и обрывались внутренние нити, которые связывали поэта Васариса с духовным сословием. Но внешние формы были еще тверды и крепки.

Однажды, вскоре после престольного праздника, в чудную пополуденную пору Васарис пошел наведать дам. Солнце палило немилосердно, и все трое, сидя в тени лип, изредка лениво перебрасывались незначительными фразами. Мимо парка по дороге со скрипом ехали огромные возы сена и клевера, и терпкий аромат вянущих трав разливался в душном воздухе. Вдруг из дома через застекленную веранду выскочила горничная Зося и, помахивая листком бумаги, подбежала к баронессе.

— Телеграмма!

Баронесса взглянула на листок и удивленно сказала:

— Неожиданная новость!.. Завтра приезжает барон, просит выслать на станцию лошадей. Что должен означать этот внезапный приезд?

— Non, c'est étonnant!.. [156] Нет, это поразительно!.. (франц.) Не стало ли ему хуже? — встревожилась госпожа Соколина.

— Не может этого быть, милая. Я позавчера только получила от него письмо. Пишет, что чувствует себя превосходно и пока не собирается возвращаться домой.

А Васарису кольнула мозг друга*я догадка:

— Уж не война ли?

— Ах, не пугайте нас, милый ксендз! — раздраженно воскликнула госпожа Соколина.

На этот раз баронесса не подсмеивалась над упоминанием о войне. Затянувшийся австро-сербский конфликт навевал мрачные предчувствия. Весть о приезде барона подняла в усадьбе разные толки.

И в этот и на другой день Васарис не находил себе места от нетерпения: какие новости привезет барон Райнакис? На третий день он уже решил идти в усадьбу, как, сразу после обеда, когда ксендзы только что встали из-за стола, в комнату вбежал, тяжело дыша, сам барон. Едва успев поздороваться, он начал выкладывать сразу на нескольких языках последние страшные новости: вчера, двадцать восьмого июля, Австрия объявила Сербии войну. Нет никаких сомнений, что не сегодня-завтра Россия объявит войну Австрии, а Германия России. Он сам, барон, как русский подданный, еле успел вырваться и чуть ли не последним поездом доехал до границы.

— Ach, du lieber Gott! C'est incroyable, incroyable!.. — схватившись за голову, восклицал он. — Подумайте, ведь это безумие… C'est la guerre!.. enfin c'est la catastrophe, meine Herren! [157] Ах, господи! (нем.) Это невероятно, невероятно! (франц.) Это война!.. Наконец это катастрофа (франц.), господа! (нем.)

После нескольких минут возбужденных излияний барон снова убежал, будучи не в силах усидеть на месте.

Приход барона и принесенные им вести были для всего причта точно гром с ясного неба. Очутившись перед лицом грозных и неведомых событий, все три ксендза впервые почувствовали некоторое единодушие. Впервые Платунас без презрения и насмешки выслушал Васариса, который только теперь передал соображения прелата Гирвидаса, в подтверждение мнения, что война непременно начнется. Настоятель подумал о своем поднявшемся стеной хлебе, о скотине и всяком добре, хранящемся в амбарах, представил себе, что все это может уничтожить война, побледнел — и ему уже стало безразлично, останется Васарис в Калнинай или нет. А ксендз Рамутис ушел в костел посетить sanctissimum и стал читать по четкам молитвы, прося бога отдалить страшный призрак войны.

Дня через два переполошилось все село. Была объявлена всеобщая мобилизация, и по всем дорогам потянулись в волость пешком и на подводах молодые мужчины. Многих провожали испуганные, озабоченные, заплаканные родители, жены с детьми. Некоторые заглядывали в костел, кое-кто шел исповедаться.

После обеда Васарис постоял на площади, наблюдая плачущих женщин. Он увидел здесь много знакомых лиц. Увидел кабатчика Вингиласа и музыканта Скрипочку, и рыжего парня Андрюса Пиктуписа — всех их угоняли на войну. Угоняли и причетника Пятраса.

Когда Васарис пришел в следующий раз в усадьбу, война Германии с Россией была уже объявлена. Дамы очень тревожились и хотели как можно скорее уехать в Петербург, но барон все еще медлил. Опасность подействовала на него парализующе, сломила его волю, и он ни за что не мог приняться. Васарис застал его перед разостланной на столе большой картой Европы; барон строил различные стратегические комбинации, планы наступления и обороны. Других занятий у него сейчас не было.