Ги де Мопассан - В порту

Через некоторое время все спустились в зал, чтобы выпить, потом опять поднялись, потом еще раз спустились.

Сильно навеселе, матросы горланили вовсю. Глаза у них налились кровью, они держали на коленях своих избранниц, пели, кричали, били кулаками по столу и лили себе в глотку вино, дав волю таящемуся в человеке зверю. В шумном кругу товарищей Селестен Дюкло обнимал рослую краснощекую девушку, усевшуюся верхом на его колене, и жадно смотрел на нее. Менее охмелевший, чем остальные, хоть выпил он не меньше других, Селестен сохранил способность думать и, разнежившись, хотел поговорить. Но мысли не вполне повиновались ему, ускользали, возвращались и снова исчезали, и он не мог как следует вспомнить, что именно собирался сказать.

Он смеялся, повторяя:

– Так, так… Ты давно здесь?

– Полгода, – ответила женщина.

Он кивнул головой, словно это служило доказательством ее хорошего поведения, и продолжал:

– Тебе нравится такая жизнь?

Она немного замялась и покорно сказала:

– Ко всему привыкаешь. Это ремесло не хуже другого. Служанка ли, шлюха ли – все одно.

Он, видимо, был согласен и с этой истиной.

– Ты не здешняя? – спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

– Издалека?

Она кивнула так же безмолвно.

– Откуда же ты?

Она подумала, точно припоминая, потом прошептала:

– Из Перпиньяна.

Матрос снова обрадовался и сказал:

– Вот как!

Теперь она спросила его:

– А ты что же, моряк?

– Да, красотка.

– Приехал издалека?

– Да. Немало я повидал стран, и портов, и всякой всячины.

– Ты, может, и кругом света объехал?

– Еще бы! Да и не раз.

Она снова задумалась, как будто стараясь отыскать в памяти что-то давно забытое, потом спросила уже другим, более серьезным тоном:

– Ты много встречал кораблей, пока плавал?

– Еще бы, красавица!

– А не попадалась тебе Пресвятая Дева Ветров ?

Он ухмыльнулся:

– Как же! На прошлой неделе видел ее.

Она побледнела, вся кровь отхлынула от ее щек.

– Правда? Это правда? – спросила она.

– Истинная правда.

– Ты не врешь?

Он поднял руку:

– Как перед богом.

– А ты не знаешь, плавает ли еще на ней Селестен Дюкло?

Он удивился и встревожился. Прежде чем ответить, он хотел выведать, что за этим скрывается.

– Ты его знаешь?

Теперь насторожилась она.

– Нет, тут одна женщина его знает.

– Из этого дома?

– Нет, из другого.

– На этой улице?

– Нет, тут рядом.

– Какая женщина?

– Да женщина… такая, как я.

– Что же ей от него надо?

– А я почем знаю? Верно, землячка.

Они пристально, испытующе смотрели друг на друга, смутно угадывая, что между ними сейчас встанет что-то роковое.

– А не повидать ли мне эту женщину? – спросил матрос.

– А что ты ей скажешь?

– Я скажу… скажу, что видел Селестена Дюкло.

– Что он – здоров?

– Не хуже нас с тобой. Он крепкий парень.

Она снова замолчала, собираясь с мыслями, потом медленно произнесла:

– А куда она шла, Пресвятая Дева Ветров ?

– Да сюда, в Марсель.

Она невольно вздрогнула.

– Правда?

– Правда.

– А ты знаешь Дюкло?

– Знаю.

Она снова подумала, потом тихо сказала:

– Так… так…

– А на что он тебе?

– Послушай, скажи ему… Нет, ничего.

Он продолжал на нее смотреть, все более и более озадаченный. Наконец он решил узнать все.

– А ты тоже его знаешь?

– Нет, – ответила она.

– Так на что же он тебе?

Внезапно решившись, она вскочила, подбежала к стойке, за которой восседала хозяйка, схватила лимон, разрезала его и выжала сок в стакан. Потом налила в стакан воды и подала его матросу:

– На, выпей.

– Зачем?

– Чтобы прошел хмель. Потом я тебе кое-что скажу.

Он покорно выпил, отер губы рукой и заявил:

– Готово! Слушаю!

– Обещай не рассказывать ему, что ты меня видел, и не говорить, от кого ты узнал все, что я тебе скажу. Поклянись!

Он поднял руку и усмехнулся загадочно:

– В этом-то клянусь.

– Ей-богу?

– Ей-богу.

– Ну, так скажи ему, что его отец умер и мать умерла, и брат тоже – все трое в один месяц, от тифа, три с половиной года назад, в январе тысяча восемьсот восемьдесят третьего года.

Теперь он в свой черед почувствовал, как сердце у него оборвалось. Он был так поражен, что сначала не знал, что сказать, но потом усомнился и спросил:

– А ты наверно знаешь?

– Наверно.

– Кто тебе сказал?

Она положила руку ему на плечи и сказала, глядя ему прямо в глаза:

– Ты не будешь болтать? Поклянись!

– Клянусь.

– Я его сестра.

Невольно у него вырвалось ее имя:

– Франсуаза!

Она снова пристально посмотрела на него, потом в безумном страхе, вне себя от ужаса, чуть слышно, почти не разжимая губ, прошептала:

– О-ох!.. Это ты, Селестен?

Они замерли, глядя друг другу в глаза. Вокруг них товарищи Селестена продолжали орать. Звон стаканов, постукивание кулаками и ногами в такт напеву и пронзительные взвизгивания женщин сливались с нестройным пением.

Он чувствовал ее возле себя, она прижалась к нему теплая, испуганная, – его сестра. Тихо, боясь, чтобы его не подслушали, так тихо, что даже она едва его услыхала, он сказал:

– Ух! И натворил же я дел!

Ее глаза мгновенно наполнились слезами, и она пробормотала:

– Разве я виновата?

Внезапно он спросил:

– Так, значит, они умерли?

– Умерли.

– И отец, и мать, и брат?

– Все трое в один месяц, я тебе сказала. Я осталась одна, у меня ничего не было, кроме тряпок, – ведь я и в аптеку и доктору задолжала, а чтобы похоронить трех покойников, пришлось продать домашние вещи. Тогда я пошла в услужение к господину Каше, – помнишь, к тому, хромому? Мне как раз исполнилось пятнадцать лет, ведь когда ты уехал, мне и четырнадцати не было. Я с ним согрешила. Все мы дуры, пока молоды. Потом я пошла в горничные к нотариусу, он меня тоже соблазнил и нанял мне комнату в Гавре. Скоро он перестал ко мне ходить. Я три дня сидела не евши, работы никакой не было, тогда я поступила в такой дом, ведь я не первая. Я тоже много перевидала мест, да каких скверных мест: Руан, Эвре, Лилль, Бордо, Перпиньян, Ниццу, и вот теперь я в Марселе.

Слезы капали у нее из глаз, из носа, лились по щекам, стекали в рот. Она проговорила:

– Я думала, ты тоже умер, Селестен, бедняга ты мой.

Он сказал:

– Я-то мог тебя не узнать. Ты была тогда такая маленькая, а теперь – вон какая здоровая! Но ты-то как меня не узнала?

Она с отчаянием махнула рукой:

– Я столько мужчин вижу, что они для меня все на одно лицо.

Он продолжал смотреть ей в глаза, охваченный смутным волнением, таким сильным, что ему хотелось кричать, как ребенку, которого бьют. Он по-прежнему обнимал девушку, сидевшую верхом у него на колене, и держал ее за плечи. Все пристальнее вглядываясь в нее, он наконец узнал свою сестренку, которую он оставил на родине со всеми, кого ей пришлось похоронить, пока он носился по морям.