Барри Пейн - Переселение душ

Тем не менее я решил воспользоваться предоставленной мне возможностью: в театрах я бывал не часто, а в партере сидеть мне и вовсе не приходилось. Принарядившись, я позвонил домовладелице, чтобы сообщить ей, что вернусь поздно. На самом деле это был повод для того, чтобы показаться перед ней во всей красе — пусть, мол, знает, что хоть я и снимаю скромное жилье, однако образ жизни истинных английских джентльменов мне не чужд. Хозяйка посматривала на меня с восхищением, а потом спросила, не хотел бы я еще и цветок в петлицу.

— Нет, благодарю покорно, — рассмеялся я, — цветы уже не носят.

Я заметил, что эти слова произвели на нее впечатление, и меня это обрадовало. Но по пути в театр я встретил нарядно одетого человека, у которого в петлице заметил розу. И тогда я подумал, что и мне не повредит, если последую его примеру. Я купил за шесть пенсов гардению. На мой взгляд, я не сделал ничего особенного, однако это желание повлекло за собой события, памятные мне по сию пору.

Что касается самого спектакля, то я покривил бы душой, если бы сказал, что он мне понравился. Народу в театре в тот вечер было мало. Молодые люди в партере знали друг друга, но никто из них не знал меня. Два человека пришли после меня в шапокляках, и они затмили мой простой шелковый цилиндр. Этот факт заставил меня еще в большей степени ощутить свое одиночество среди людей. Я наделен особой чувствительностью, которая заставляет меня страдать, но в то же время позволяет замечать и некоторые особенности в поведении людей, скрытые за безукоризненными манерами. Например, увидев, что обитатели партера ведут себя так, будто весь мир принадлежит им, и больше никому, я попытался перенять их безмятежный вид и сохранял его до конца пьесы.

На поведение человека влияет то, что его окружает. В этом я сам убедился, сидя в первом ряду партера. В театре царила атмосфера изысканности, которая всецело подчинила меня себе, и я ощутил, что мое положение помощника учителя, прозябавшего в частной школе, недостойно меня. Оно не для джентльмена. И хотя я знал, что ничего не могу изменить, однако говорить себе такое мне нравилось. Мое прежнее стремление к экономии неизвестно куда подевалось. Я почувствовал, что должен отправиться домой непременно в кебе. Это, возможно, будет стоить два шиллинга, но, по крайней мере, я не буду выглядеть нелепо. Идти домой пешком запрещали мне эстетические принципы, прорезавшиеся после того, как я посидел в первом ряду партера. Я нанял четырехколесный кеб, хотя раньше не мог себе позволить подобной роскоши. «В конце концов, — рассуждал я, приоткрыв окно, — что значат деньги? Мы не знаем истинной цены того или иного товара. Она, эта цена, относительна и преходяща. Да и что имеет истинную цену? Что такое деньги? — повторял я под грохот колес. — Что они значат?»

Видимо, я задремал, думая об этом, ибо внезапная остановка кеба заставила меня очнуться. И хотя я был уверен, что еще не добрался до своего дома, однако выскочил из кеба. К своему изумлению, я обнаружил себя на безлюдной улице, вымощенной хрустальными плитами, на которой звучала дикая и разнузданная музыка. По одну сторону улицы я увидел невысокую каменную стену. По другую стояли дома, но было темно, и я не смог как следует рассмотреть их. Дом, возле которого остановился мой кеб, был ярко освещен и напоминал магазин. В окне я не заметил никакой вывески, но над дверью прочел: «Джозеф, торговец».

— Эй, ты! — закричал я сидящему неподвижно кебмену. Руки его держали поводья, хотя глаза были закрыты. — Куда ты меня завез?

Он не ответил и не подал виду, что слышит меня, зато обернулась лошадь. Музыка вдруг смолкла.

— На звезду, — вдруг сказала лошадь. — Посмотри через парапет.

Я не мог сдержать своего изумления по поводу разговорчивости лошади. Я всегда знал, что лошадь — это несчастная и бессловесная скотина и говорить может только в баснях и сказках.

— Прекрати обо мне так думать, иначе я разобью кеб, — прочитала мои мысли лошадь. — Почему ты не можешь перегнуться через парапет, как тебе сказано?

Я прошел по гладко вымощенной улице и перегнулся через низенькую каменную ограду. Вид отсюда открывался изумительный — внизу было темно, и эту темноту украшало множество золотистых звезд.

— Самая маленькая звездочка — это мир, который ты только что оставил. А то место, где сейчас находишься, — мир, где ты должен быть, — говорила лошадь.

Я знал, что это невозможно и ненаучно. Прислонившись к стене, я пытался разобраться. Не привиделось ли это мне? Видимо, в последнее время от переутомления я стал плохо соображать.

— А ты и раньше не блистал умом! — бесцеремонно прервала мои мысли лошадь и зашлась смехом, напоминающим рев.

Я не обратил внимания на замечание невоспитанной скотины и продолжал размышлять. Отдых и лекарства восстановят мои силы. Я решил зайти в лавку бакалейщика, чтобы узнать, где живет доктор. Как только я пересек улицу, лошадь исполнила государственный гимн торжественным ржанием. Я толкнул дверь и вошел в помещение. Прилавки и полки магазина оказались пустыми. По другую сторону прилавка поинтересовались:

— Чем мы можем быть вам полезны?

Продавца я не заметил и сказал, что хотел бы его увидеть.

— Вы не можете видеть меня. Кажется, я оставил свое тело внизу. Джеймс! — Голос невидимого торговца позвал кого-то, находящегося скорее всего в дальнем конце магазина. — Что случилось с моим телом? Утром оно у меня было.

Голос мальчика отозвался:

— Ты забыл его в подвале, Джозеф, когда упаковывал кошмары.

— Ах да! Верно, Джеймс.

— Но, — сказал я, — я не могу видеть и Джеймса.

— Вы очень любознательны. Так вот, у Джеймса есть тело, но оно ушло помыться. Неужели вы хотите, чтобы Джеймс оставался грязным?

— Я, например, сам мою свое тело, — вежливо заметил я.

— А мы так не делаем. У нас магазин, а не прачечная.

— Вы уж простите меня, но я здесь впервые и не знаю ваших порядков, — ответил я. Меня так и подмывало посмеяться над странными продавцами.

И вместе с тем я понял, что не имело смысла спрашивать здесь про врача. Если мне почудилось, что я попал в лавку, то задавать такой вопрос было глупо. А если магазин существует на самом деле, то скорее всего я не нуждаюсь в услугах врача. Я окончательно запутался и спросил на всякий случай:

— Я полагаю, вы — мистер Джозеф?

— Да, я — Джозеф. Будьте добры, скажите, что я могу для вас сделать.

— Что ж, — сказал я, — если судить по состоянию вашего прилавка и полок, на которых я ничего не вижу, вряд ли вы сможете обслужить меня.

— Конечно, не видите. — В голосе почувствовалось раздражение. — Вы и не можете видеть абстракцию. Я — абстрактный продавец. Будьте любезны, прикройте дверь, а то дует, я боюсь сквозняков.