Ричард Олдингтон - Сущий рай

— Не говорите сразу «нет», подумайте над этим, — умоляла Гвен. — Будьте разумны! Зачем нам разлучаться навсегда? И потом — с вашей стороны будет такая глупость тратить время на какую-то работу, когда вы должны были бы готовиться к более интересной, более нужной деятельности. Позвольте мне помогать вам, для меня это будет такое счастье. Позвольте мне дать вам денег, чтобы вы могли вернуться в колледж, если вы действительно этого хотите. Если нет, позвольте мне помогать вам здесь, в Лондоне. Мне это будет совсем нетрудно, и у меня будет чувство, что и моя бесполезная жизнь на что-то пригодилась!

Криса тронуло искреннее чувство, слышавшееся в ее голосе, и у него было искушение принять этот столь желанный дар, который ему так просто предлагали. Почему не сказать «да»? Почему? Для Гвен это вопрос каких-нибудь нескольких сот фунтов, без которых она вполне обойдется, а для него — это может изменить всю его жизнь. Во всяком случае, ему будет дана возможность изменить ее.

Он колебался, раздумывая, взвешивая возможные моральные последствия своего поступка.

— Почему вы так великодушно предлагаете мне это? — спросил он, почти не думая о своих словах.

— Потому что я люблю вас!

— А!

Крис подошел к ней, обнял ее за плечи и сказал мягко:

— Именно поэтому я не могу принять ваших денег.

— Но почему, почему?

— Потому что…

— Всякие «потому что» здесь ни при чем, — сказала Гвен, глядя ему прямо в глаза. — Это все ваша бессмысленная гордость.

Крис внутренне застонал. Конечно, он был не настолько горд, чтобы отказываться от помощи, но он был слишком горд, чтобы позволить какой бы то ни было женщине знать, что его мать неминуемо отомстит ей, если она поможет ему преступить грозную материнскую волю. Он попытался выдумать предлог, который показался бы не слишком прозрачным.

— Если вы дадите мне денег, потому что вы меня любите, а я приму их на том же основании, не сведется ли это к тому, что вы меня сделаете альфонсом?

Он знал, что это свинство сказать такую вещь.

— О! — Гвен вырвалась из его рук, глубоко оскорбленная. — Зачем вы говорите такие грубые, такие жестокие вещи!

— Что ж, разве это не так? — сказал он, пытаясь лгать как можно искуснее. — Вы понимаете, получится, что я беру деньги, пользуясь каким-то обманным правом. Конечно, вы вовсе не собираетесь покупать меня, у вас самые великодушные, самые хорошие чувства…

Он остановился, не зная, как высказать этот убогий аргумент. Гвен докончила за него фразу:

— Но я могу оставить свои грязные деньги при себе?

— Нет, нет! — в отчаянии воскликнул Крис. — Я хотел сказать совсем не то. Я…

— Вы хотите, чтобы все делалось по-вашему, — с горечью перебила Гвен. — Вы ничего не соглашаетесь брать от жизни, а если соглашаетесь, то только на поставленных вами условиях, и вы хотите их диктовать сами. И вы презираете всех, у кого мозги не так хороши, как у вас!

— Нет, нет! — протестовал Крис.

— Да, да! Вы нас всех считаете глупцами. Может быть, вы и правы, но ведь мы — те люди, с которыми вам придется жить.

— Почему вы так думаете? — воскликнул Крис, надеясь перевести разговор на другую тему.

— Потому что всякий человек…

— «Всякий человек»? Разве это теперь не синоним «буржуа»? А ведь какое замечательное животное — настоящий человек! И мужчина и женщина. Гвен, дорогая, неужели, по-вашему, так бесчеловечно — не следовать слепо обычаям небольшой касты, в которую вы попали по случайности рождения?

Несмотря на все свое нежелание причинить огорчение Гвен и навлечь на нее месть Нелл, Крис не мог не увлечься оборотом, какой принял их спор. Гвен нечаянно затронула этот очень существенный для него вопрос. В самом деле, в какой мере человек должен подчиняться обычаям, которые он считает устарелыми и бессмысленными? Если бы все безоговорочно подчинялись всяким общепринятым условностям, разве не остались бы люди до сих пор дикарями? И разве мы не вышли из состояния дикарей исключительно благодаря самоотверженности отдельных личностей, которые отказывались подчиняться засасывающему действию среды?

Но Гвен и тут обманула его ожидания.

Вместо того чтобы принять участие в диспуте, она бросила на него горький укоризненный взгляд и, не говоря ни слова, выбежала из комнаты.

Мы испытываем какой-то восторг, когда отметаем начисто прежнюю жизнь и начинаем новую. Это, очевидно, удовлетворяет какую-то глубокую человеческую потребность, что и признавали те древние религии, которые делали упор на важности «перерождения». А что такое переродиться как не начать новую жизнь? Апулей лирически распространяется о благодати, осенившей его, когда он переродился с помощью мистерий Исиды. Когда желание переродиться овладевает сразу массой людей, они должны либо дать ему выход через какой-нибудь предохранительный клапан, либо идти путем насилия — войн и революций.

Поскольку дело касается отдельной личности, это метафорическое «второе рождение» ограничено определенными пределами. Люди, которые начинают новую жизнь с нового года — 1 января, только для того чтобы 15-го вернуться на старый путь, они обманывают себя. К этому нужно подходить серьезно. Когда перерождение является вынужденным и вызвано тем, что человек лишился положения, попал в тюрьму или призван на поенную службу, тогда оно тоже никуда не годится. Европейцу нравится думать, что он хозяин своей души. Так вот, значение имеет только нравственное усилие, ибо реальный результат бывает обычно такой же, как и без всякого перерождения.

В этот вечер Крис ощущал восторг перерождения, когда он сидел один в своей порядком зловонной комнате в Сохо. Он не замечал вони, потому что курил трубку; а так как он раньше никогда не жил в грязных домах, ему не приходило в голову, что этот дом грязен. Он слишком радовался своему освобождению, чтобы замечать подобные мелочи. После добродетельного скудного обеда он испытал даже обманчивый экстаз аскетизма. Очень весело опрокидывать мясные горшки в земле изгнания — Египте, во всяком случае, пока вы не зашли слишком далеко в пустыню. А тогда они начинают преследовать вас в видениях, как то случилось с народом Израиля.

Эти мысли не приходили Крису в голову. Он был слишком молод и не успел накопить достаточно опыта. В том состоянии довольства, в каком он пребывал, не было места для самоанализа. Он наслаждался сознанием того, что может посвятить по крайней мере три часа серьезному чтению до сна и никто не будет его прерывать. Он предвкушал длинный ряд таких же вечеров впереди. Его учебники были расставлены на большом сосновом столе. Поэты и беллетристы были свалены в угол как литература для легкого чтения. На полке над камином стояли самые высокочтимые авторы: Фрейзер, Бадж, Петри, Брэстед, Сэйс, Холл, Вулли, Брейль, Мойр, Элиот, Смит, Чайльд и разношерстное собрание философов и психологов, в котором Рассел соседствовал с Марксом, а Уайтхед пытался игнорировать Фрейда и Дарвина.