Анри Мюрже - Сцены из жизни богемы

– Что это с тобой? – его Родольф.– Куда ты клонишь? Зачем такая филиппика?

– Ты прекрасно понимаешь,– все так же серьезно ответил Марсель.– Сейчас на нас нахлынули воспоминания, и тебе стало жаль прошлого. Ты думал о Мими, а я думал о Мюзетте, как и мне, тебе хотелось бы, чтобы возлюбленная была с тобой. А я утверждаю, что мы оба должны выкинуть из головы этих женщин, что мы появились на свет божий не только для того, чтобы жертвовать жизнью ради этих пошлых Манон, и что кавалер де Гриё – такой прекрасный, правдивый и поэтичный – лишь потому не смешон, что очень молод и еще живет иллюзиями. В двадцать лет еще можно последовать на далекий остров за своей возлюбленной и притом казаться героем, но в двадцать пять лет он выставил бы Манон за дверь, и был бы вполне прав. Что ни говори, мы уже состарились, в том-то все и дело, друг мой. Мы торопились жить, и у нас было слишком много переживаний, сердце у нас надтреснуто и дребезжит, нельзя безнаказанно быть три года влюбленным в какую-нибудь Мюзетту или Мими. Хватит с меня всего этого! Я решил окончательно похоронить воспоминания и сейчас же сожгу кое-какие ее вещицы, которые случайно остались у меня и говорят мне о ней, когда попадаются под руку.

Марсель встал и вытащил из комода коробку, где хранились вещи, напоминавшие ему о Мюзетте,– засохший букет, поясок, ленточка и несколько писем.

– Родольф, друг мой, последуй моему примеру,– сказал он.

– Хорошо! – воскликнул Родольф, делая усилие над собой.– Ты прав. Я тоже хочу покончить со своей белокурой возлюбленной.

Он порывисто вскочил и достал сверток с реликвиями вроде тех, которые молча перебирал Марсель.

– Вот уж будет кстати,– прошептал художник.– Эти безделушки помогут нам разжечь дрова.

– В самом деле,– согласился Родольф,– ведь у нас такой холод, что вот-вот появятся белые медведи.

– Ну, давай жечь дуэтом! – сказал Марсель.– Смотри, Мюзеттины записочки вспыхнули как пламя над пуншем. А как она любила пунш! Держись, Родольф!

И несколько минут друзья поочередно бросали в ярко пылающий камин реликвии своей минувшей любви.

– Бедняжка Мюзетта! – шептал Марсель, глядя на последнюю вещицу, оставшуюся у него в руках.

То был засохший букетик полевых цветов.

– Бедняжка Мюзетта! Как она все-таки была прелестна! И она любила меня! Признайтесь, цветочки, ведь вам шепнуло об этом ее сердце, когда вы лежали у нее на груди? Бедный букетик, ты словно просишь о пощаде. Что ж, хорошо, но с условием, что ты больше никогда не будешь напоминать мне о ней, никогда, никогда!

И, видя, что Родольф отвернулся, он проворно спрятал букетик на груди.

«Что поделаешь, никак не справлюсь с собой! Ведь я плутую»,– подумал при этом художник.

Но, взглянув исподтишка на Родольфа, он заметил, что тот, уже почти все побросав в огонь, украдкой сунул в карман ночной чепчик Мими, предварительно нежно его поцеловав.

– Вон оно что! – прошептал Марсель.– Оказывается, не я один так малодушен!

Родольф хотел было уйти к себе и лечь спать, как вдруг в дверь кто-то легонько постучал.

«Кого это принесло так поздно?» – подумал художник, направляясь к двери.

Когда дверь отворилась, он вскрикнул от удивления.

Перед ним стояла Мими.

В комнате было темно, и в первый момент Родольф не узнал своей возлюбленной, он только видел, что вошла женщина. Он подумал, что его приятель одержал случайную победу, и из деликатности решил удалиться.

– Я вам помешала? – спросила Мими, останавливаясь на пороге.

При звуке ее голоса Родольф опустился на стул, словно сраженный громом.

– Добрый вечер, – Мими, она подошла к Родольфу и пожала руку, которую он бессознательно ей протянул.

– Что за нелегкая занесла вас к нам, да еще так поздно?– Марсель.

– Я страшно озябла,– ответила Мими, вся дрожа.– Я шла по улице, увидела у вас свет и, хотя уже очень поздно, решила заглянуть.

Ее била дрожь, в голосе ее звучали какие-то кристальные нотки, которые отдавались в сердце Родольфа погребальным звоном, зарождая суеверный ужас, он стал украдкой разглядывать девушку. То была уже не Мими, то была ее тень.

Марсель усадил гостью к камину.

При виде яркого пламени, весело плясавшего в очаге,

Мими улыбнулась.

– Как славно! – промолвила она, протягивая к огню жалкие, посиневшие ручки.– Кстати, мосье Марсель, вы не догадываетесь, почему я пришла к вам?

– Право же, не догадываюсь,– ответил он.

– Так вот,– продолжала Мими,– я хочу вас попросить, не поможете ли вы мне устроиться в вашем доме. Из меблированных комнат, где я жила, меня выгнали, потому что я задолжала за месяц, и теперь я не знаю, куда мне деваться.

– Черт возьми,– покачал головой Марсель,– с хозяином у нас отношения не блестящие, и наша рекомендация может только вам повредить, дитя мое.

– Как же быть? – проронила Мими.– Дело в том, что мне не к кому обратиться.

– Позвольте! Разве вы уже больше не виконтесса? – спросил Марсель.

– Что вы! Какая там виконтесса!

– Давно ли?

– Уже два месяца.

– Вы, вероятно, причинили виконту какие-нибудь неприятности?

– Нет,– ответила она и при этом украдкой взглянула на Родольфа, который уселся, в самом темном углу комнаты,– виконт устроил мне сцену из-за стихов, которые мне посвятили. Мы с ним поссорились, и я послала его ко всем чертям. Он, знаете ли, ужасный скряга.

– Однако он вас одевал роскошно, я сам в этом убедился, когда встретил вас,– сказал Марсель.

– И вот представьте себе, когда я порвала с ним, он все у меня отнял, а потом я узнала, что он разыграл мои вещи в лотерее в дешевом ресторане, куда меня обычно водил. А ведь этот малый богат, но он скуп, как «экономическое полено», и глуп как гусак. Он хотел, чтобы я пила разбавленное вино, а по пятницам заставлял меня поститься. Вы не поверите, он требовал, чтобы я носила черные шерстяные чулки, потому, что они не так пачкаются, как белые. Вы и вообразить себе этого не можете! В конце концов он мне до смерти надоел. Я прямо могу сказать, что мучилась у него в доме, как грешная душа в чистилище.

– А он знает, в каком вы очутились положении? – спросил Марсель.

– Я его больше не видела и видеть не хочу,– ответила Мими,– меня тошнит от одной мысли о нем. Скорее умру с голоду, чем попрошу у него хоть грош.

– Но с тех пор как вы с ним расстались, вы, конечно, жили не одна?– Марсель.

– Одна! – с живостью воскликнула Мими.– Уверяю вас, мосье Марсель, одна! У меня был заработок. Но делать цветы не так уж выгодно, поэтому я занялась другим – я позирую художникам. И если у вас найдется работа…– весело добавила она.

Беседуя с Марселем, Мими наблюдала за Родольфом и, заметив, что у него вырвался жест, пояснила:

– Но я позирую одетая. Только для головы и для рук. У меня много работы, и в двух-трех местах мне даже кое-что задолжали, я получу деньги через два дня, и только на это время мне и нужно приютиться. А когда мне заплатят, я опять вернусь в гостиницу. Но вы, кажется, собирались ужинать? – спросила она, взглянув на стол, где еще стояло скромное угощенье, к которому друзья почти не притронулись.