Джин Уэбстер - Загадка «Четырех Прудов»

Что мне делать, спросил я себя. Должен ли я разыскать Джефферсона и предъявить ему обвинение в этом преступлении? Никто не знал, какова была причина его недовольства. Может, пусть все будет как будет? Против Рэднора нет ничего, кроме косвенных улик. Явно ни один суд присяжных не приговорит его на основании этого. Я мог бы собрать достаточно фактов против Моисея, дабы обеспечить его оправдательный приговор. Он выйдет из тюрьмы, запятнав свое имя, до конца жизни к нему будут относиться с подозрением, но, похоже, в любом случае выхода, благодаря которому семья не была бы втянута в нескончаемые неприятности и унижения, не существует. И потом, если он сам решил хранить молчание, то имею ли я право говорить? Затем я взял себя в руки. Да, я не только имею право говорить, – это мой долг. Нельзя допустить, чтобы Рэд пожертвовал собой. Чего бы это ни стоило, правда должна открыться.

Прежде всего, я решил выяснить, где находился Джефф в день гибели отца. Выследить человека, неоднократно попадавшего под наблюдение полиции, не должно быть сложно. Определившись с необходимым направлением, я не теряя ни минуты приступил к его осуществлению. Едва дождавшись ужина и наскоро перекусив, я сел на коня и поскакал обратно в деревню. Оттуда я направил начальнику полиции в Сиэтл телеграмму из пятидесяти слов, запрашивающую любые сведения о местонахождении Джефферсона Гейлорда в день девятнадцатого мая.

Ответ пришел только в десять утра. Я был так уверен в его содержании, что перечитал дважды, прежде чем осознал написанное.

«Девятнадцатого мая Джефферсон Гейлорд находился на лесозаготовках, в тридцати милях от Сиэтла. Личность знаменитая. Ошибочное опознание невозможно.

Комиссар полиции

Моя очередная гипотеза вселила в меня такой ужас, я настолько уверился в том, что Джефф убил своего отца, что не мог настроиться на новую мысль о том, что в момент преступления он находился в трех тысячах миль отсюда. Таким образом, в моем следствии я никак не сдвинулся с мертвой точки. С момента убийства прошло шесть дней, а я ни на дюйм не приблизился к истине. Шесть дней! Я осознал это с чувством тоскливой безнадежности. Теперь наши шансы когда-нибудь отыскать Моисея и разрешить загадку с каждым днем только уменьшались.

Я все еще стоял с телеграммой в руке и пристально всматривался в слова. Я смутно слышал, как к дому подъехал на велосипеде мальчик из «Лавки Миллера», однако способность к восприятию вернулась ко мне не раньше, чем подошел Соломон со вторым желтым конвертом в руке.

– Еще одна телеграмма, масса Арнольд.

Я выхватил ее и резким движением развернул, в тщетной надежде, что наконец-таки появилась зацепка.

«Нью-Йорк, 25 мая.

«Почтовой Депеше» требуется репортер на месте событий. Если ты имеешь сообщить какие-нибудь факты, прибереги их для меня. Прибуду на узловую станцию в Ламберте, в три-пятьдесят.

Теренс K. Пэттен.»

Находясь под ужасным грузом прошедших шести дней, я напрочь забыл о существовании Терри, а сейчас на меня стремительно нахлынуло воспоминание о его хладнокровной дерзости. В первую секунду я так разозлился, что не мог думать, – раньше я считал, что даже с его самонадеянностью он не способен на что-либо подобное. То, что он вмешался в дело Паттерсона-Пратта, было довольно плохо, но он мог бы понять, что это дело личное. Он преспокойно предлагал обратить эту ужасную трагедию в рассказ для воскресных газет, и кому – члену семьи погибшего. Кипя от негодования, я разорвал телеграмму на мелкие клочки и прошествовал в дом. С четверть часа я мерил зал шагами, продумывая, что ему сказать, когда он приедет, но потом, успокоившись, я увидел все в истинном свете.

Полный отчет о преступлении до мельчайших деталей уже появился во всех газетах страны наряду с самыми возмутительными историями о прошлой карьере Рэднора. Во всяком случае, хуже того, что уже было сказано, невозможно придумать. И потом, разве правда – какой бы она ни была – не лучше, чем эти туманные подозрения, эта ужасная неопределенность? Если кто-то на всем белом свете и мог узнать правду, то это Терри. Мне было известно, что он и прежде распутывал трудные ситуации, не менее загадочные, чем эта. Такого рода работа для него привычна, да и посмотрев на дело свежим взглядом, он может увидеть свет там, где я вижу сплошной мрак. Я так долго испытывал жуткое напряжение и огромную ответственность, что самая мысль о близком человеке, с которым можно ими поделиться, придала мне новые силы. Неожиданно вместо возмущения я почувствовал к нему благодарность. Его необузданная самоуверенность вселила в меня сходное ощущение, и я удивленно подумал: где была моя голова и отчего я не послал за ним сразу? Его многообещающее прибытие казалось моему измученному разуму лучше любой зацепки; это было все равно что решение проблемы.

Как только я заметил спрыгнувшего с поезда Терри, я невольно ощутил, что мои неприятности подходят к концу. Его сообразительное, энергичное лицо, наделенное крепким подбородком и острыми глазами, вселяло такое ощущение, словно он мог проникнуть в глубь любой тайны. Я протянул ему руку со вздохом глубокого облегчения.

– Привет, старик! Как поживаешь? – воскликнул он и, пожав мне руку, сердечно улыбнулся. Затем, вспомнив о серьезности обстоятельств, он с некоторым усилием придал своему лицу унылое выражение. – Мне жаль, что мы встречаемся в столь грустной ситуации, – прибавил он небрежно. – Наверное, ты считаешь, что я уже по уши влез в твои дела, но, даю слово, я собирался держаться от них подальше. Ну, разумеется, я следил за событиями по газетам – отчасти потому, что было интересно, отчасти потому, что знаю тебя. А вчера после обеда, когда я размышлял, меня озарило, что в таких делах ты не делаешь больших успехов и тебе может понадобиться помощь, так что я убедил «Почтовую Депешу» отправить сюда их лучшего сотрудника. Надеюсь, я докопаюсь до правды. – Он помедлил и решительно взглянул на меня. – Хочешь ли ты, чтобы я остался? Если ты предпочитаешь водить меня за нос, я уеду назад.

Мне тут же стало стыдно за недоверие, которое я испытал в тот день. Каковы бы ни были недостатки Терри, но глядя в его лицо, я не сомневался, что у него отзывчивое ирландское сердце.

– Правда меня не пугает, – твердо возразил я. – Если ты можешь ее открыть, то сделай это, ради всего святого!

– За это мне и платят, – молвил Терри. – «Почтовая Депеша» продает и покупает не больше выдумок, чем это нужно.

Забираясь в повозку, он оживленно прибавил:

– Жуткое дело! То, что я узнал из газет, не достаточно, но ты можешь поведать мне подробности, пока мы будем ехать.