Джон Пристли - Дядя Ник и варьете

— Вот это ловко! — воскликнул официант. — Честное слово! Ну и мастак же вы, мистер Оллантон!

— У меня таких штук полным-полно, — сказал дядя Ник. — Меня теперь только и радуют эти маленькие карманные фокусы. Ну, представление окончено… мне нужно потолковать с племянником, так что проваливай. Хотя сперва мы выпьем, — прибавил он, обращаясь ко мне.

Я не любил шампанского, мне казалось, что у него металлический привкус, и кроме того, оно било в нос, но я сделал вид, что все прекрасно, и улыбнулся дяде Нику, который смотрел на меня с обычной своей мрачной миной. Теперь я редко встречаюсь с театральными людьми, а когда случается, то их не отличишь от простых смертных; но в те годы они казались людьми другой породы. У мужчин, например, был какой-то странный, болезненно-горящий взгляд, а глаза обведены темными кругами, словно не удавалось до конца стереть черную краску с век; от этого вид у дядюшки был еще более зловещий и дьявольский. [1] В оригинале игра слов: по-английски Ник (Старый Ник) — сатана, дьявол. (Примеч. перев.) Нельзя сказать, что он нагонял на меня страх — в конце концов, он же был мой дядя, — но выдержать его взгляд было нелегко, и я помыслить не мог в чем-нибудь ему прекословить.

— Ну, Ричард, я хочу знать, как обстоят твои дела, чем ты занимаешься и чем бы хотел заняться. Говори прямо. Не виляй. И давай покороче, потому что времени у меня в обрез.

— Я хочу быть художником-акварелистом, дядя Ник. Если бы отец не умер, я бы пошел в Художественную школу. Но теперь…

— Теперь ты служишь клерком в конторе.

— Да, меня взяли, потому что отец был у них кассиром. Получаю двадцать два шиллинга шесть пенсов в неделю…

— Но тебе эта служба не нравится…

— Я ее ненавижу. Но что поделаешь? Хожу в вечерние классы Художественной школы, по субботам и воскресеньям рисую…

— Так, так. — Дядя Ник помахал сигарой. — Матери не хватало денег, и ты делал, что мог. Ты молодчина, Ричард.

— Вы ведь тоже помогали, дядя Ник.

— A-а, тебе это известно? Я посылал бы больше, если б она разрешила, но ты же знаешь, какова она была. Теперь обсудим твои дела, Ричард. Мать умерла, ты зарабатываешь двадцать два шиллинга шесть пенсов канцелярской работой, и у тебя нет девушки, которая надеется, что ты на ней женишься, так, малыш? Вот и отлично. В таком случае ты можешь получить у меня работу за пять фунтов в неделю.

— Пять фунтов в неделю! — Я ушам своим не поверил. Мне и в голову не приходило, что в обозримом будущем я смогу зарабатывать такие деньги. В те времена это казалось мне богатством. Я знавал молодых людей, которые прожигали жизнь, имея куда меньше пяти фунтов в неделю. — Но за что же вы станете мне столько платить? Что я могу делать?

Дядя Ник взглянул на меня злыми глазами.

— Только без глупостей. Это работа, малыш. Ты будешь зарабатывать свои деньги, хотя весь день у тебя будет свободен для рисования. Я плачу тебе ровно столько, сколько платил тому малому, чье место ты займешь. Он уходит, они с братцем открывают торговлю жареной рыбой в Шеффилде, ну, туда ему и дорога, обсоску несчастному, с ним и поговорить-то не о чем. А ты мне годишься в компанию. Или я ошибаюсь? — Он не улыбнулся, только пристально посмотрел на меня.

— Надеюсь, что нет, дядя Ник. — Я попытался улыбнуться. — Но что же мне придется делать? И сумею ли я? Я ведь ничего не смыслю в фокусах.

— Не пори чушь, малыш. О фокусах нет и речи. Ты будешь только помощником. Кроме выходов на сцену, — а это проще пареной репы, — тебе придется следить, чтобы все наше добро убрали и вовремя доставили в следующий город; по понедельникам с утра будешь репетировать с оркестром — надо убедиться, что дирижер знает свое дело, а когда я увижу, что ты с этим справляешься, то сделаю тебя главным над остальными четырьмя…

— А кто они?

— А ты как думаешь? Регтайм-оркестр под управлением самого Александра? Молчи и слушай. У меня всего пять человек — самая маленькая гастрольная труппа для большого иллюзионного представления, это тебе не центральный цирк «Грейт Лафайетт». Все сведено к минимуму. На сегодня это — во-первых, Норман Хислоп, тот, который уходит и чью работу я предлагаю тебе. Затем Сэм и Бен Хейесы, отец и сын. Они работают на сцене, но в основном оба механики — следят за аппаратурой и помогают, когда я придумываю что-то новое. Не забывай, до того, как я пошел на сцену, я и сам был механиком. Сэм получает пять фунтов в неделю, а Бен — четыре. Затем Барни. Он карлик — большая голова на тонких ножках… да ты его видел. Ему я плачу четыре фунта. Затем мне нужна девушка. Они все время меняются. Теперешнюю зовут Сисси Мейпс. Получает только четыре фунта в неделю, но поскольку она делит со мной берлогу, я ее кормлю и одеваю. Ну-ка, пей до дна! Через пять минут я должен ехать. — Он быстрым движением снова налил себе и мне до самых краев, не пролив ни капли. — Ну, малыш, что скажешь? Сдается мне, что выиграть ты можешь много, а терять тебе нечего.

— Не считая того, что, если я уйду из «Вест Браддерсфорд Спиннерс», они меня обратно не возьмут.

— Перестань ты Бога ради! — сказал он с отвращением.

— Я только размышляю вслух, дядя Ник.

— Ну так брось. У меня нет времени. Допей и пойдем. — Больше он не произнес ни слова, пока мы не вышли из бара. — Ну так что же? Да или нет?

— Да. А когда начинать?

— В понедельник. В Ньюкасле. У тебя будет неделя, чтобы молодой Хислоп показал тебе, что к чему. Ровно в одиннадцать придешь в «Эмпайр», к служебному входу. Здесь, само собой, все закругли. Дом продай.

— Он уже заложен.

— Ладно, ладно, просто приведи все в порядок, чтобы потом ни о чем не думать. Вот тебе пятерка, если сумеешь, купи себе костюм, чтобы выглядеть приличнее. — Он стал натягивать свое немыслимое пальто.

— Я вот подумал, — сказал я, провожая его до машины. — Вы платите своим помощникам двадцать два фунта одного жалованья в неделю… да и все прочее, да еще железнодорожные билеты…

— Ужасно, правда? — Он взялся за ручку дверцы, стряхнул пепел с сигары и саркастически посмотрел на меня. — К твоему сведению: я получаю всего-навсего сто пятьдесят фунтов в неделю. В будущем году — сто семьдесят пять. Увидимся в Ньюкасле, малыш.

Автомобиль затарахтел, зафыркал; дядя Ник словно уже не видел меня и не замечал, что на него смотрят, — он тронул машину с места и через мгновение исчез в дымке ранних октябрьских сумерек. В моем желудке плескались три бокала шампанского; я только что согласился сменить контору и спокойную жизнь в Браддерсфорде на какие-то невообразимые мюзик-холльные фокусы; мне было всего двадцать лет, и я никогда не уезжал из дому, если не считать нескольких недель на море да одной поездки в Лондон, за год до смерти отца. До конца недели меня не покидало ощущение нереальности и пустоты. Казалось, что знакомый мир будто тает в воздухе, а другой, новый, еще как бы не существует. Тем не менее все эти дни я был занят по горло: уволился из конторы, развязался с домом и мебелью, потом, впервые в жизни не стесняясь в средствах, купил два готовых костюма, один из твида, очень шикарный, другой синий, саржевый, несколько модных сорочек, носки, вязаные галстуки и самое главное — чудесный набор акварельных красок, восемь кистей и три больших альбома, — один «кокс» и два энгровской бумаги, — такие, что у вас бы слюнки потекли.