Джон Пристли - Дядя Ник и варьете

Когда после второго представления я разгримировался и, как обычно, пришел в уборную дяди Ника, я застал у него гостя. Они курили сигары и пили шампанское. Гость был пожилой, коренастый человек, разгоряченный и потный, в высоком воротничке, галстуке-бабочке в горошек и твидовом костюме. Мне он сразу не понравился.

— Джо, это мой племянник Ричард Хернкасл, — сказал дядя Ник. — Мистер Джо Бознби, мой агент.

— Отлично, отлично, отлично! — вскричал Бознби, схватив мою руку и тряся ее так, словно я только что спас его с тонущего корабля. — Примите мои поздравления, молодой человек!

— С чем?

— Я вам скажу с чем. Вы сейчас работаете с одним из умнейших и самых преуспевающих артистов сегодняшнего варьете, да, да! Я с ними со всеми имел дело, и я уж знаю. Он — чудо! Вы понимаете, что работать с ним — большая честь? — Бознби был из тех говорунов, которые задают вопросы, не давая возможности на них ответить. — Конечно, вы это понимаете.

— Он не понимает, Джо, — сухо сказал дядя Ник. — И перестань меня расхваливать.

Не могу удержаться, Ник, дружище. Какой изумительный номер! Даже лучше, чем всегда, еще лучше. Твой «Исчезающий велосипедист» меня просто уложил сегодня на обе лопатки, а я уже их видел-перевидел. А этот фокус с девушкой в ящике — лучший в своем роде. Изумительно! Ну, так на чем мы остановились, Ник?

— Погоди минутку. — Дядя Ник повернулся ко мне. — Скажи Сисси, чтоб не ждала: я ужинаю с Джо Бознби. Лучше сам проводи ее в берлогу, малыш. Кстати, мы потеряли девицу, которая, если верить Сисси, тебе приглянулась. Они все переходят — куда, Джо?

— В театр «Ройял», в Плимут, к Джимми Гловеру. Начинают репетировать на следующей неделе. Это маленькая Нэнси вас покорила, молодой человек? Я вас понимаю, умная, славная девочка. Но знаете, как у нас бывает: сегодня здесь, завтра там. Вместо Сьюзи и Нэнси я пригласил «Музыкальных Типлоу». Отличный, изящный номер, всегда пользуется успехом. Папаша с двумя дочками. И полагаю, что на этих девушек наш молодой человек глаз не проглядит, а, Ник? — И Бознби визгливо засмеялся. Мне захотелось его убить.

Когда я передал Сисси распоряжения дяди Ника, она спросила:

— Что с тобой, Дик? Я вижу: что-то случилось.

Я рассказал ей то, что узнал от Бознби.

— Сисси, — продолжал я, — посидишь тут, пока я поговорю с Нэнси?

— Ладно, Дик. Только будь я на твоем месте, я бы с ней сегодня не говорила. У тебя сейчас не то настроение. Ты ей чего-нибудь наговоришь, а после будешь жалеть. Послушай моего совета, не говори с ней сегодня.

И конечно, я ее не послушался. Разве способны мы принять разумный совет, когда мы в нем особенно нуждаемся? Никто не мог помешать мне вести себя по-идиотски. Я ждал, тупо, мрачно и угрюмо, полный гнева и горечи, и наконец поймал Нэнси, когда она возвращалась в свою уборную.

— Ах, Дик, я все вспоминаю сегодняшний день. И знаете, было куда лучше, чем я ожидала. Я очень хочу поехать туда еще раз весной или летом. И чтобы не нужно было так быстро уезжать от миссис Уилкинсон. Что с вами, Дик?

Я молчал; там, где мы стояли, было почти темно, — как она догадалась, что что-то неладно? Девяносто девять из ста в девяти случаях из десяти способны на это. Но как, каким образом? Это необъяснимо.

— Я только что узнал, что вы уходите… переходите в театр, — начал я медленно.

— Да, — сказала она весело. — В Плимут. Я буду играть Дандини, а Сьюзи — второго мальчика.

— Вы, кажется, очень этим довольны…

— Ну, конечно, в каком-то смысле. Там забавнее… и потом, это — труппа… можно посидеть на месте, не переезжая из города в город каждую неделю.

И еще одно я замечал у большинства женщин: они в мгновенье ока понимают, что случилось неладное, что вам не по себе, но дальше ведут себя так, словно интуиция покинула их. Они либо не обращают на нее внимания, либо сознательно идут наперекор. Бог свидетель, не говори она с такой радостью о том, что покидает меня ради плимутского театра, я меньше осуждал бы ее и ощущал меньше горечи.

— Должен сказать… — Я отяжелел, словно меня налили свинцом. — …Я не понимаю, почему человеку, который делает вид, что вообще не любит сцены, почему театр кажется ему более забавным. Вы будете еще чаще показывать свои ножки, каждый день и каждый вечер. Вы будете…

— Прекратите, Дик, — резко сказала она.

— И еще я вбил себе в голову одну глупость: мне представлялось, будто мы друзья…

— Слышали бы вы себя сейчас.

— Я-то себя слышу. И знаю, что если бы уезжал я, то говорил бы с сожалением и чувствовал это сожаление, а не радовался и не сиял, как медный таз, начищенный кирпичом…

— Ступайте скандалить в другое место. Спокойной ночи. — И она побежала вверх по ступенькам, и ее чудесные ножки быстро-быстро замелькали у меня перед глазами.

— Ну и пожалуйста, — заорал я ей вслед. — Спокойной ночи. Прощайте.

Думая о днях нашей молодости, мы склонны помнить лишь приливы безудержного счастья и забывать столь же внезапные душевные терзания. Но коль скоро я вспоминаю все, я не могу забыть, что чувствовал после своего дурацкого крика, глядя на пустую лестницу. Мне казалось, что меня забросило на какую-то мертвую планету и я вешу целую тонну.

— Ты сказал или сделал какую-нибудь глупость, — заметила Сисси, едва мы вышли на улицу. — И теперь ты по-настоящему несчастен, да, глупышка?

— Холодный вечер, не правда ли?

— Правда. — Она взяла мою руку и сжала ее. — Если ты не хочешь про это говорить, Дик, то и не надо. Но я должна сказать, что лучше бы та, другая, от нас уехала — Джули Блейн. Ты же знаешь, что она на тебя положила глаз. Точно, точно. Можешь мне поверить.

— Ну, не знаю, откуда ты взяла. На прошлой неделе я с нею десяти слов не сказал. Так что о ней тоже нечего говорить. А что Билл Дженнингс и Хэнк Джонсон?

— У них все в порядке. В общем-то они славные ребята. Только очень уж руки распускают. Если б мне пришлось с кем-нибудь из них сумерничать, я бы обе ноги засунула в один чулок.

— У тебя одно на уме, Сисси.

Она не обиделась.

— Ну и что? А у тебя?

— Ничего похожего.

— Ну, положим, я тебе верю, но ведь больше-то никто не поверит. Да и я не поверю, если ты скажешь, что не думаешь о Нэнси Эллис, когда ложишься в кровать…

— А вот и не думаю. Так что хватит об этом, Сисси. — Я сказал ей чистую правду. Это не значит, что если бы я мысленно раздевал Нэнси, то признался бы в этом Сисси; но я не солгал ей, сказав, что я этого не делал. Впрочем, отсюда не следует, что секс не интересовал меня, — я уже признавался, что он занимал все мои мысли. Мое воображение легко воспламеняла то Джули Блейн, то Нони, которая по-прежнему иногда налетала на меня, то какая-нибудь девица, на которую я засматривался в чайной. Однако когда я думал о Нэнси, то в мыслях моих мы оба были одеты и занимались не любовью, а только спорами.