Андрэ Стиль - У водонапорной башни

— Я слышала, что недавно американцы прогнали одного подрядчика, потому что работа шла недостаточно быстро. Верно это или нет? И какого подрядчика?

Действительно, американцы очень торопятся. По прибытии в город они поселились в госпитале Вивьен и сразу же переделали по своему вкусу это старинное здание, исторический памятник, который как раз незадолго до того решено было превратить в музей. Американцы сломали внутри все стены и перегородки, все ободрали и перекрасили, устроили роскошные канцелярии, понаставили повсюду телефоны. Сейчас они наглухо закладывают кирпичом все окна в двух первых этажах. Должно быть, боятся демонстраций. Несмотря на непомерную величину вывешенного ими флага, они чувствуют себя здесь не слишком уверенно. А «исторический памятник»? Для них это просто старый и грязный дом. Уж эти французы! Отсталый все-таки народ! Твердят о какой-то старине… Ясно, что пришельцам наше старье не по вкусу. И если американцы остановили свой выбор на этой французской развалине, то только потому, что она расположена далеко от рабочих кварталов.

— Прогнали подрядчика Пренана, мадам Дюкен.

— Ах, Пренана… Ну, и поделом! Он, кажется, при немцах очень старался…

Вот, оказывается, какие революционные речи ведет мадам Дюкен. Зато мясник, когда при нем говорят о немцах и о тех, кто были их прислужниками, держится более чем нейтрально. У себя в лавке он только коммерсант. Теперь повсюду говорят о перевооружении Германии, об освобождении фашистских генералов. Он лично не против: уж лучше они, лишь бы не русские. Не такой сейчас момент, чтобы ругать тех, кто при нацистах умел устраивать свои делишки. А почему мадам Дюкен ополчилась против Пренана? Наверно, досадил ей чем-нибудь, а немцы — это только предлог.

— Должен вам доложить, мадам Дюкен, что Пренан здесь ни при чем. Виноваты рабочие, они все срывают. Пренан прямо так и заявил американским офицерам.

Мясник говорил, как всегда, пренебрежительно пофыркивая, словно презирал все на свете, даже собственные слова.

— Конечно, американцы зажмут в кулак покрепче, чем нацисты. При американцах не очень-то поленишься.

— Еще бы! Они привыкли требовать…

— Здешние рабочие не могут жить без политики. У них только одно на уме: политика да забастовки… Послушайте, неужели мясо опять подорожало?

— Поверьте совести, мадам Дюкен, тут моей вины нету. Слава богу, мы с вами не первый год знакомы. Мне самому каждый день приходится переплачивать. А налоги? И опять же, наши поставщики маху не дают — набивают мошну.

— А знаете, многие думают иначе. У моего зятя большая ферма, прекрасное хозяйство. Так вот, он утверждает, что наживаются как раз торговцы. Кто какую газету читает, тот так и думает. Что в одних газетах белое, в других — черное.

— Я никого не хочу упрекать. Каждый выкручивается, как может. Каждый зарабатывает, как умеет, мадам Дюкен, но не в этом дело. А уж насчет американцев надо прямо сказать: они сумеют прибрать рабочих к рукам, для их же блага. Крепкий кулак — вот что нам нужно, мадам Дюкен. Я-то знаю, что такое работа. Сам начинал мальчиком в мясной. Без чужой помощи выбился в люди. Будешь трудиться — и капитал наживешь.

— Но ведь, говоря откровенно, люди просто бедствуют, работы для всех не хватает. Порт…

— Что порт? Чья вина, я вас спрашиваю, что наш порт бездействует, а?

В разговор вмешивается новый мужской голос, и в кухню, где моет посуду Полетта, доносится каждое слово.

— Господа рабочие слишком привередливы: одно они, видите ли, согласны разгружать, а другое — нет. Оттого наш порт и пустует. Возьмите, к примеру, такую солидную компанию, как «Мессажери маритим». Надо же понять ее положение; она присылала к нам суда, а докеры отказывались работать под тем предлогом, что грузы пойдут во Вьетнам. Они предпочитают сидеть сложа руки. Не удивительно, что компания к нам больше ни одного самого захудалого парохода не пришлет. Найдутся во Франции другие порты.

— Вот я и говорю, — замечает мадам Дюкен. — Я же сказала, что не для всех есть работа.

— А чья вина? — гремит в ответ все тот же голос. — Будь это торговые перевозки, как выражаются наши докеры, — хотя все перевозки, прошу запомнить, торговые, — так они бы еще снизошли, стали разгружать. Да и то, если им вдруг что-нибудь не понравится, возьмут и бросят работу. А для компании это убыток, подрыв всех ее операций. Значит, она вправе устраиваться иначе. И скажу, между нами, что если бы это не било по нашему карману, я бы первый порадовался: заварили кашу — сами и расхлебывайте. Не желаете работать — сидите голодные.

Мадам Дюкен уходит из магазина, не проронив больше ни слова, даже не попрощавшись.

— Ох, уж эти мне женщины! — со смехом продолжает все тот же голос. — Ничего не понимают. Возьмите хотя бы моих дам. При мне все тихо, рта не открывают, а иной раз случайно подслушаешь, что они там между собой говорят, так, извините, уши вянут!

Наконец-то Полетта узнала этот голос: говорит Деласю, теперешний хозяин Франсины и бывший хозяин Жермены, когда та еще работала на сортировке рыбы. Должно быть, помня об этом времени, мясник обращается с рыбником довольно почтительно.

— Во всяком случае, американцы с нашими докерами советоваться не станут: порт будет работать, дела пойдут, не беспокойтесь. Этого все хотят. Ведь я, слава богу, часто встречаюсь с коммерсантами — я, как вы знаете, член комитета нашего объединения. Если бы мы рассчитывали в наших торговых делах только на рабочих, мы бы давно пропали.

— Это верно, ведь они-то ничего не покупают, — вдруг заявляет мясник, который до сего времени молчал и только звонко стучал топором по колоде, словно ставил после каждой фразы рыбника Деласю огромный восклицательный знак.

— При американцах, будьте спокойны, торговля пойдет. Уже и сейчас их в городе около тысячи человек, они привозят с собой жен и детей, все они кушают и пьют… И платят им не так, как нашим несчастным пехотинцам, не шесть франков в день. Да, у американцев денежки в кармане не залеживаются.

В порту заревели гудки.

— Уже полдень, мне пора!

— Нет, подождите немножко, — говорит мясник. — Я вам сейчас одну забавную штучку покажу. Смотрите-ка сюда. Я сам два раза в день любуюсь.

Полетта уже знает, что последует за этими словами. Ежедневно, в полдень и вечером, когда молоденькие продавщицы, работающие в старом городе, спешат домой, мясник, выглядывая из-за шторки, жадно наблюдает за развертывающейся на улице сценой. Услышав гудок, американские солдаты высыпают толпой из-под арки старинного госпиталя; они громко хохочут, энергично работают челюстями, жуя свою резинку. Торопясь, отталкивая друг друга, они стараются занять на краю тротуара наиболее выгодную позицию. И когда мимо них проходят девушки, американцы предлагают: «Прогуляемся, мамзель?» — процеживая слова сквозь резиновую жвачку, грубо острят, пристают к девушкам, идут за ними следом, дают волю рукам. Девушки сердятся, отбиваются; более робкие жмутся к стене, ускоряют шаг, стараясь не глядеть на преследователей, а те что-то шепчут, придвигаются все ближе. Но попадаются и такие девицы, которые отвечают на шутки, хихикают, берут предложенную сигарету или жевательную резинку.