Сосэки Нацумэ - САНСИРО

— Как поживаете?

— Сейчас только от вас.

— Да? Тогда давайте вернёмся ко мне. — Минэко пошла вперёд, но Сансиро прислонился к ограде церкви.

— Можно поговорить и здесь. Наконец-то я вас дождался.

— Зашли бы внутрь. Замёрзли, наверно?

— Замёрз.

— Прошла у вас простуда? Надо беречься, а то снова заболеете. Вид у вас нездоровый.

Сансиро ничего не ответил и вытащил из кармана свёрток в простой бумаге.

— Вот деньги, которые вы соблаговолили дать мне взаймы. Большое спасибо. Простите, что задержал их так надолго. Давно собирался вернуть, да всё как-то не получалось.

Минэко бросила быстрый взгляд на Сансиро, взяла свёрток и молча на него смотрела. Сансиро тоже смотрел. Несколько минут прошло в молчании. Потом Минэко спросила:

— Вам они не нужны?

— Нет, я попросил прислать из дому, специально, чтобы вернуть вам долг, так что возьмите, прошу вас…

— Ну что же, возьму, пожалуй.

Она положила пакет в карман, вытащила носовой платок и, поднеся его к лицу, продолжала смотреть на Сансиро. Потом вдруг отняла платок и поднесла его к лицу Сансиро. В нос ему ударил резкий аромат.

— «Гелиотроп», — тихо произнесла девушка. Сансиро невольно подался назад. Духи «Гелиотроп». Вечер в Хонго. Заблудшие овцы, заблудшие овцы… Высоко в небе стояло яркое солнце.

— Я слышал, вы выходите замуж.

Минэко сунула платок в карман.

— Значит, вы знаете? — В лице её не дрогнул ни единый мускул, только во взгляде, когда она прищурилась, отразилось беспокойство, оттого что Сансиро стал каким-то чужим. Впрочем, она сама была в этом виновата. Сансиро молчал.

Ещё несколько мгновений Минэко смотрела на Сансиро, потом едва слышно вздохнула и провела тонкой рукой по лбу.

— Я сознаю свою вину. Мой грех всегда будет со мной. Она произнесла эти слова очень тихо, но Сансиро отчётливо их расслышал. На этом молодые люди расстались.

Дома Сансиро ждала телеграмма от матери: «Сообщи день выезда».

Харагути наконец закончил портрет Минэко, и «Общество живописи» поместило его на видном месте в одном из залов выставки. Напротив поставили длинный диван, чтобы можно было сидя любоваться портретом или просто отдыхать. Словом, устроители выставки позаботились об удобстве многочисленных посетителей, устремлявшихся к великому творению. Отношение к картине было особое. Объясняли это по-разному. Во-первых, тем, что само творение было особым. Во-вторых, её названием. В-третьих, тем, что она написана с настоящей красавицы. Некоторые члены «Общества живописи» приписывали это размерам картины. Она и в самом деле была велика. Да ещё в золочёной раме шириной более чем в пятнадцать сантиметров.

Накануне открытия Харагути зашёл на выставку, чтобы лично посмотреть, как всё устроено. Усевшись на диван с трубкой в зубах, он долго смотрел на портрет. Затем резко встал, обошёл все залы, вернулся, снова сел на диван и закурил вторую трубку.

Перед «Девушкой в лесу» с первого же дня открытия выставки толпились люди. Длинный диван оказался совершенно ненужным. На нём отдыхали лишь те, кому было не до картин от усталости. Но даже отдыхая, посетители продолжали обсуждать «Девушку в лесу».

Минэко с мужем пришли на второй день. Их сопровождал Харагути. «Что скажете?» — спросил Харагути, когда они подошли к портрету. «Превосходно», — откликнулся муж, сквозь стёкла очков рассматривая портрет. — Весьма удачная поза, и веер очень кстати. Вот что значит мастер своего дела. И лучи солнца очень удачно падают на лицо. А какое великолепное сочетание света и тени! Кажется, что выражение лица всё время меняется.

— Всё это заслуга Минэко-сан, а не моя.

— Да, нет, разумеется, ваша. — Минэко поблагодарила.

— Я тоже вам весьма признателен, — в свою очередь, поблагодарил Харагути. Мужу, видимо, было очень приятно услышать такую похвалу в адрес жены, и он просто рассыпался в благодарностях.

В первую же субботу после открытия выставки сюда пришли Хирота, Нономия, Ёдзиро и Сансиро. Первым делом они, разумеется, пошли в тот зал, где висел портрет Минэко. «Вон она, вон она», — повторял Ёдзиро. Возле картины всё время толпились люди. Сансиро в нерешительности замешкался у входа. Нономия вошёл с невозмутимым видом.

Сансиро взглянул через спины на портрет, отошёл и, прислонившись к дивану, стал ждать, пока подойдут остальные.

— Великая вещь! — воскликнул Ёдзиро.

— Говорят, он собирается продать её Сасаки, — заметил Хирота.

— Не столько мне… — начал было Ёдзиро, но, заметив, какой у Сансиро угрюмый вид, осёкся.

— С каким вкусом положены краски, — сказал Нономия. — Картина написана с большим изяществом.

— Пожалуй, даже, чересчур изящно, — заметил Хирота. — Всё-таки Харагути должен признаться, что ему не под силу написать картину с таким звучанием, как цудзуми.

— А что это за картина со звучанием цудзуми?

— Забавная картина, бессмысленная, словно звуки цудзуми.

Оба засмеялись. Они говорили только о мастерстве художника.

— Портрет Сатоми-сан, — возразил Ёдзиро, — не может получиться бессмысленным, кто бы его ни писал.

Нономия полез в карман за карандашом, чтобы сделать запись в каталоге. Но вместо карандаша вытащил листок с типографским текстом. Сансиро сразу понял, что это приглашение на свадьбу Минэко. Точно такое он нашёл у себя на столе, когда из дому вернулся в Токио. Правда, свадьба к тому времени давно уже прошла. Нономия с Хиротой, облачившись в сюртуки, ходили туда вместе.

Нономия изорвал листок и бросил его на пол. Вскоре они с Хиротой стали обсуждать другую картину. Ёдзиро подошёл к Сансиро.

— Ну как «Девушка в лесу»?

— Название неудачное.

— А ты бы как назвал?

Сансиро ничего не ответил, а про себя всё повторял: «Заблудшие овцы, заблудшие овцы…»

1905 год ознаменовался важным событием в литературной жизни Японии. Журнал «Хототогису» («Кукушка»), один из весьма популярных журналов конца прошлого — начала нынешнего века, начал печатать роман «Ваш покорный слуга — кот». В японскую литературу вошёл выдающийся писатель-гуманист Нацумэ Сосэки (Сосэки — литературный псевдоним. Настоящее имя писателя — Кинноскэ). Крупный литературовед, специалист в области английской литературы, Нацумэ Сосэки лишь в тридцать восемь лет написал свой первый роман. Через одиннадцать лет писатель умер. Но за это время он создал шестнадцать романов и повестей, множество рассказов, эссе, путевых заметок, рецензий…

Одиннадцатилетний период творчества писателя называют «годами Нацумэ» — так велико было его влияние на читающую Японию, С каждым новым произведением росла слава писателя. Это объясняется не только крупным его талантом, высокой художественностью его произведений, их совершенством, но и тонким, обострённым пониманием всего, что волновало умы японской интеллигенции того времени. Новая Япония — что это такое с точки зрения духовной, моральной? Вот вопрос, разрешению которого посвятил себя Нацумэ. И ни один из современных ему читателей не мог оставаться равнодушным к творчеству писателя, честно и бескомпромиссно поставившего этот вопрос. И сейчас, через много лет после смерти Нацумэ, в Японии зачитываются его произведениями. Слава писателя не только не померкла, но, наоборот, упрочилась. Произведения Нацумэ близки и понятны сегодняшнему читателю потому, что всё или, по крайней мере, многое, против чего выступал писатель: лицемерие и ложь, отсутствие душевной чистоты, эгоизм, — все эти качества, часто в ещё более обнажённом, уродливом виде присущи японскому обществу наших дней, как были присущи ему и в начале века.