Эйно Лейно - Мир сновидений

Toinen kaikkensa minulle antoi,
toinen ei antanut mitään.
Ja sentään kaikkeni hälle ma annoin,
joka ei antanut mitaan.

Toista ma kiusasin kuolohon saakka,
toinen kiusasi mua.
Ja sentaän lemmin ma kuolohon saakka
häntä, ken kiusasi mua.

Lietsovi toinen liekkiä julmaa,
toinen vaieten palaa.
Ja sentään seuraan ma liekkiä julmaa —
rakkaus vaieten palaa.

Выбирать другие властны,
мне же это не дано;
по путям бродил я разным —
был собою все равно:
делал то, к чему назначен,
не исполнил, что не смог…
Вот и сходит вечер мрачен —
наступил затишья срок.

Над моим могильным кровом
я прошу вас написать,
что душе моей суровой
и судьба была под стать:
«Сам кремень, я высек пламя,
тем огнем пылал я весь,
догорел дотла стихами
только черный пепел здесь».

Muilla olkoon vaalin valta,
muir ei ollut milloinkaan;
kuljin yltä taikka alta,
itseäni täytin vaan;
minkä tein, mun tehdä täytyi,
mit’ en tehnyt, voinut en;
vihdoin ilta hämärtaytyi,
lankes hetki hiljainen.

Pankaa patsas haudalleni,
kivpen tama kirjoitus:
«Synkkä niinkuin sydämeni
oli mulle sallimus.
Itse iskin piista tulta,
sytyin, hehkuin tuokion,
paloi paras laulu multa,
tässä tuhka tumma on.»

Сперва он был крохотной мышкой театральной,
потом пошустрил по путям провинциальным.

В его исполнении Мефисто и Христы
имели похожие мышиные хвосты.

Но его прельщала Мольерова лира
(хоть сам был Создателя лучшая сатира).

Он бабьими сплетнями занялся и политикой
и по ним взобрался до роли критика.

«Коль гора зачала меня…» — вот мышиная логика, —
«Не родить ли мне гору?» — вот мышиная трагика.

Hän ensin oli pikkuinen teatterihiiri,
sitten hän maaseudun maanteitä kiiri.

Näytti siellä Kristukset ja näytti Mefistot:
samat oli kummallakin hiiren takalistot.

Mut Molièreksi se pyrki pieni hiiri,
kun ilse oli Luojansa ihanin satiiri.

Siks alkoi hän akkojen juoruja juosla
ja kritikasteriksi jo kiipesi tuosta.

«Kun vuoret mun siitti» — se oli hiiren logiikka
«niin minä miks en vuorta?» — Se oli hiiren tragiikka.

«Кюльтюра! Кюльтюра! Кюльтюра!»
Кудахчет здесь каждая юора.
Но что же такое — кюльтюра?
Смотря какова конъюнктюра…

Одному это — литератора,
А другому — круизы и тюры,
Айседоры Дункан фипора
Или Вагнера партитюра.

Разношерстная штука — юольтюра:
Это грекам — Акрополь, скульптора,
Только финская наша юольтюра —
На все это карикатюра.

«Kyltyyri! Kyltyyril Kyltyyri!»
Tuo huuto on Suomessa syyri.
Mut mikä se on se kyltyyri?
Kas, siinäpä pulma on jyyri.

Se on yhdelle ооррега-kyyri,
taas toiselle Tukholma-tyÿri,
Duncan, Forssellin figyyri
tai Parisin polityyri.

Tuhatkarvainen on kyltyyri —
se on Kiinassa Kiinaan myyri —
mut Suomessa Suomen kyltyyri
tuon kaiken on kamkatyyri.

Летний вечер. Нежный ветер
На холме вздыхает,
Серебром тропу лесную
Месяц украшает.

Легкий сон стволы колышет,
Кукушечка кличет…
Спит печаль. Шагает странник
Тишиной привычной.

Suvi-illan vieno tuuli
huokaa vaaran alta,
hongikon polkua hopeoipi
kuuhut taivahalta.

Hiljaa huojuu korven honka,
kaukana käkö kukkuu,
vaieten astuvi vaeltaja,
mielen murhe nukkuu.

Той синице, резвой птице,
был мороз привычен,
но ей в дом мечталось, к печке,
в тепло человечье.

Та красавица канарейка
из уютной клетки
все мечтала прочь — на воле
распевать на ветке.

Были влюблены друг в друга,
в чуждый мир прекрасный.

Та синица, резвая птица,
за окном сидела
и в оконницу стучала:
в горницу попала…

Та красавица канарейка
зимний сад завидела
из окна — порхнула в щелку
и, на ветке сидя…

Нет, они не повстречались —
горько пострадали.

Той синице, резвой птице,
судьба — о стекло разбиться:
замертво упала.

Та красавица канарейка
примерзая к белой ветке,
с псалмом умирала.

Были влюблены друг в друга…

Tuo tiainen, lieto lintu,
se hyvin vilussa viihtyi,
sentaän kaipasi sisälle,
ihmislieden lämpimähän.

Tuo kanarialintu kaunis
se hyvin sisällä hyötyi,
sentään kaipasi ulomma,
luonnon laajan laulupuille.

Toinen toistansa rakasti,
toinen toisen maailmoita.

Tuo tiainen, lieto lintu,
usein istui ikkunalle,
kovin ruutuhun koputti;
niin kerran sisälle pääsi.

Tuo kanarialintu kaunis
näki akkunan avoimen,
sen takana talvipuiston;
uskalsi ulos jo tuonne.

Tavannut ei toinen toista,
oli kuijat kumpainenki.

Tuo tiainen, lieto lintu,
iski päänsä ikkunahan,
maahan kuolleena putosi.

Tuo kanarialintu kaunis
kiinni jäätyi oksallensa,
kuolinvirtensä viritti.

Rakastivat toinen toista.

Честь и хвала тебе, доброе брюхо!
Выпив глоток для поднятия духа,
мы благодарны Создателю очень
за дни нашей жизни, а также за ночи.

Урраа!
Славься, родная земля!

После Создателя — тост за природу:
хором восславим и землю и воду —
солнцу спасибо, спасибо луне
и за окнами отчего дома сосне.

Урраа!
Славься, родная земля!

И наконец, за цветок мирозданья
женщину, лучшее Бога созданье!
Верной любовью сразится с бедою —
будь она старою иль молодою.

Урраа!
Славься, родная земля!

Тост напоследок — за дружбу на диво,
будь перед нами вино или пиво,
вместе сильны мы и горячи,
как руки, сжимающие мечи.

Урраа!
Славься, родная земля!

Kiitos ja kunnia vatsamme hyvän,
aiomme ottaa naukun nyt syvän,
kiittäen Luojaa kaikista töistä,
niin elon päivistä kuin elon öistä.

Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!

Luojanpa jälkeen nyt luonnon on vuoro,
siis sitä kohden nyt kurkkumme kuoro,
kiitämme päivää, kiitämme kuuta,
myös kodin armaban pihlajapuuta.

Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!

Laulakaamme vihdoin nyt luomakunnan kukkaa,
naista, mi miestään ei heitä, ei hukkaa,
ruusuja kasvaa ne rakkauden vuoret,
olkohot vaimomme vanhat tai nuoret.

Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!

Viimeinen vihdoin on veikkouden malja,
olkohon eessämme viini tai kalja,
yhdessä istuen oomme me vahvat
kuin kädet, joissa on kalpojen kahvat.

Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!

Тролль, жестокий Призрак Мрака,
чуя солнца приближенье,
что идет с весною новой
на вершины гор лапландских,

дело черное замыслил:
«Я убью с рассветом солнце,
свет навеки уничтожу
ради вечной ночи темной,
в честь могучей силы мрака».