Эйно Лейно - Мир сновидений

— Не будет ли господин директор так любезен попробовать сам? — сказал он. — В моих ничтожных способностях здесь явно не нуждаются.

— Этого я не говорю, — попытался успокоить его директор. — Но ведь Мишутка драгоценный камень, подлинно драгоценный — конечно, пока еще не отшлифованный, но все-таки бриллиант, который когда-нибудь засверкает на весь мир. Такое не пристало крошить дубиной.

— В его башку науку и дубиной не вколотишь, — вздохнул профессор.

— Знаний там уже и так достаточно, — возразил директор. — Нужно лишь разбудить в нем интерес и честолюбие… Мишутка! Вот посмотрите, меня он сразу слушается.

И директор дал небольшой показательный урок.

Мишутка охотно подчинялся ему, потому что директор никогда не применял хлыст, и вдобавок Мишутке нравился его глубокий бас, в какой-то ме-, ре напоминавший ему собственный голос. И будто назло профессору, он тогда сумел проделать много такого, чему его никто и никогда не учил.

— Вот то-то! — удовлетворенно произнес директор, окончив свой показательный урок. — Только гении могут понять гениев. Гений — как маяк в море. Куда бы он ни направил свой прожектор, он сияет ярче, чем тысячи масляных коптилок.

— Под масляной коптилкой господин Каруселли подразумевает, по-видимому, меня? — спросил профессор, и жилы на его тонкой шее вздулись от гнева.

— Этого я не говорил, — возразил директор, добродушно похлопывая его по плечу. — Я сказал только, что в вас отсутствует одно да другое, видите ли… и прежде всего кое-что совершенно необходимое в вашей профессии.

И с этими словами он совершенно недвусмысленно указал пальцем па профессорскую голову.

— Господин директор утверждает, что я не понимаю своего дела! — завопил профессор. — Я… я… я, который…

— Вы не понимаете ни людей, ни животных! — в свою очередь, разъяряясь, закричал директор. Вы не понимаете, что это вы должны их понимать, а не они вас! Вы не понимаете, что вы ничего не понимаете, ослиная голова! Вот что! Да кто вы такой? Чего вы желаете? Кто вам жалованье платит? А? Ха! Ну что, довольны теперь?

Эти ежедневные ссоры зашли так далеко, что профессор однажды на полном серьезе поставил директора перед выбором, кого тот предпочитает держать на службе — его или Мишутку.

Директор без колебаний выбрал Мишутку.

— Идите, идите, идите! — приказал оц, гневно указывая на дверь своей конторы. — Эдаких голо-дранцев-маэстро я найду когда угодно и где угодно. А вот такого Мишутку мне и за деньги не сыскать.

Директор взял его теперь на свое попечение. И Мишутка за несколько дней научился большему, чем прежде за неделю. У директора были все причины гордиться как учеником, так и своим педагогическим талантом.

Каким Мишутка был, таким и остался. По-хорошему от него можно было добиться чего угодно, а по-плохому — он и лапой не пошевелит.

Великим праздником для всего цирка стал тот день, когда Мишутка выступал в первый раз и когда во всех газетах Стокгольма можно было прочитать написанное крупным шрифтом:

«Мишутка, финский медведь. Дрессировщик — сам господин директор Каруселли. Потрясающее, невиданное зрелищеh

Старик Каруселли уже загодя хорошо подготовил свою публику искусной рекламой и маленькими новостями, возбуждавшими любопытство. Знали, что предстоит нечто необыкновенное, но не знали, что именно. Цирк в тот вечер заполнился весь, вплоть до добавочных мест.

Одни предполагали, что в директоре победил бывший клоун и он на старости лет опять начал паясничать. Другие только усмехались с умным видом, будто им что-то известно, хотя ничегошеньки не знали, а третьи готовы были побиться об заклад, что старый Каруселли подался на музыкальное попр!пце.

— Вот увидите, что это так, — горячо доказывали они, — вот увидите! Он бьет в барабан, а медведь пляшет. Вот будет умора!

Остальные номера программы не вызывали особенного интереса. Все лишь нетерпеливо и лл-ли последней, ударной части всего вечера.

Наконец прозвучали фанфары, а затем му. и ка заиграла марш, под который обычно выступ пн наездники.

Волнение зрителей достигло предела.

И тут выехал сам директор Каруселли — шкоп же улыбающийся, ослепительный и элегантный,

как и прежде, приподнимая свой блестящий цилиндр, обнажая свою лысую макушку и приветствуя направо и налево знакомых и незнакомых.

С той только разницей, что на этот раз он гарцевал на спине медведя.

Он гарцевал! Он и в самом деле гарцевал на медведе! И медведь в самом деле его слушался, брал все аллюры — рысью, галопом и шагом, все в совершенно верном темпе и не сбившись ни разу!

Тут уж не требовалось никаких клакеров. Восторг зрителей был безграничным!

Все повскакивали с мест, кричали и махали носовыми платками, да еще и цветы бросали — из первых рядов, из лож и с галерки.

Вообще-то цветочный дождь старик Каруселли заранее организовал сам, для верности.

Сам король выглянул из своей ложи и присоединился к овациям.

Мишутка остановился и поклонился ему. И вновь все здание цирка загремело от неистовых, бешеных аплодисментов.

Позднее, вечером, он имел честь быть представленным королю и его семье, которые не переставая нахваливали директора Каруселли и его нового воспитанника.

Королевская дочка собственными руками угостила Мишутку сладостями из шелкового мешочка, расшитого золотом и жемчугом.

— Отныне у вас есть право называть ваше заведение Королевским цирком, — милостиво объявил король, протягивая свою серебряную табакерку низко кланяющемуся директору. — Я вижу, вы гений среди цирковых артистов.

— Ваше величество, ваше величество… — лепетал растроганный старик директор. — Что я всегда говорил? Я говорил, что только гении могут понять гениев.

Тот вечер был самым счастливым в жизни директора Каруселли.

Вот теперь оно было, вот теперь оно было опять так, как должно быть! Вот так оно прежде и бывало, вот так он и прежде с сильными мира сего беседовал, вот так гремел вокруг него гром оваций, вот так и прежде понимала его большая публика.

В тот вечер старик Каруселли плакал. Он обнимал Мишутку за шею и бормотал между всхлипываниями несвязные слова.

— Сыночек, сыночек дорогой! — восклицал он на родном итальянском наречий. — Caro mio, саго mio! Ты свет моей старости! Ты моя опора и защита!.. Что бы мне сделать для тебя? Как наградить? Отдам тебе мою душу, отдам мою жизнь и кровь!.. Я вновь живу в тебе, вижу в тебе своего гения… Ты идешь к блестящему будущему… Что я пред тобой? Сено, которое бросают в огонь! Презирай меня, кусай меня, тончи меня, но никогда не разлучайся со мной!..

Так хныкал старый Каруселли, а все артисты цнрка преданно толпились вокруг. И на сей раз их преданность была совершенно искренней, поскольку одновременно с тем, как их директора посетило такое великое и нежданное счастье, возрастала также их собственная ценность, и они могли отныне именовать себя «его величества собственными королевскими шведскими цирковыми артистами»!