Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания

И он улыбается.

За две недели перед Рождеством мы с Мэлаки под проливным дождем возвращаемся из школы домой, открываем дверь и видим, что в кухне пусто. Стол, стул и чемодан куда-то исчезли, и огонь в очаге погас. Но Папа на стене висит, и значит, мы не переехали - без Папы наш папа никуда не уедет. Пол на кухне мокрый, повсюду стоят лужицы, и стены блестят от сырости. Сверху доносится шум. Мы поднимаемся наверх и видим папу, маму и пропавшую мебель. У них тепло и уютно, в очаге горит огонь, мама сидит в постели, а папа у камина читает «Айриш Пресс» и курит сигарету. Мама говорит, что у нас потоп - дождевая вода с улицы потекла прямо под нашу дверь. Они пытались заделать щель тряпками, но только сами промокли до нитки и напустили воды. А рядом еще выливают помои, так что запах на кухне стоит тошнотворный. Мама считает, что пока дожди не пройдут, нам надо жить наверху. Зимой нам будет тепло, а весной, как пол и стены маленько подсохнут, мы спустимся вниз. Папа говорит, что мы как будто уехали на отдых за границу, куда-нибудь в теплую страну – в Италию, например. С тех пор верхний этаж мы называем «Италией». Мэлаки говорит, что Папа остался на стене внизу, он совсем там замерзнет - может, перенесем его наверх? Но мама говорит: нет уж, пусть там и висит - не хочу лежать в постели и видеть, как он пялится на меня со стены. Разве мало того, что мы таскали его на себе из Бруклина в Белфаст, из Дублина в Лимерик? А теперь пусть оставит меня в покое.

Мама ведет меня и Мэлаки в Общество св. Винсента де Поля в надежде раздобыть что-нибудь на рождественский обед – ветчину или гуся, но распорядитель говорит, что в этом году под Рождество весь Лимерик в крайней нужде. Он дает нам продуктовый купон в магазин миссис Макграт и еще один к мяснику.

Не будет вам ни гуся, ни ветчины, говорит мясник. По купону от Винсента де Поля никаких деликатесов не полагается. Могу предложить вам, миссис, кровяную колбасу и потроха, или овечью голову, или вот, отменную свиную голову. Чем плоха свиная голова? Мяса много, и детям нравится. Щечку у ней отрежьте, помажьте горчичкой – и вы в раю. Хотя в Америке, наверное, ничего такого не едят – там все помешались на бифштексах и на мясе птиц разных – перелетных, домашних и даже водоплавающих.

Нет, говорит он маме, ни бекона вареного, ни сосисок вам не положено, и если у вас есть хоть капля благоразумия, берите свиную голову, пока все не расхватали – а то беднота городская берет их за милую душу.

Мама говорит, что свиная голова - не то блюдо, которое прилично подать в Рождество обед. У Святого Семейства, давным-давно в Вифлееме, в холодном хлеву и того не было, говорит мясник. Они бы не жаловались, если бы кто предложил им отменную свиную голову.

Не жаловались бы, соглашается мама, но и есть бы не стали. Они были евреи.

Ну и что за беда? Свиная голова – это свиная голова.

А еврей – это еврей, им по религии не положено, и я им тут не судья.

Вы знаток по части евреев и свиней, а, миссис? – говорит мясник.

Нет, отвечает мама, просто у нас в Нью-Йорке была соседка-еврейка, миссис Лейбовиц, и я не знаю, что бы мы без нее делали.

Мясник снимает свиную голову с полки, и Мэлаки говорит: ой, смотрите, собака дохлая! – и мясник с мамой прыскают со смеху. Мясник заворачивает голову в газету, отдает сверток маме и говорит: счастливого Рождества. Потом пакует несколько сосисок и говорит: вот, возьмите, это вам на завтрак в Рождество. Простите, у меня нету денег, говорит мама, и он отвечает: разве я просил денег? А? Возьмите сосиски. Хоть это не гусь и не ветчина.

Ну что вы, не надо, вы не обязаны этого делать, говорит мама.

Знаю, миссис. Был бы обязан - не делал бы.

Мама говорит, что у нее болит спина, и свиную голову придется нести мне. Я прижимаю ее к груди, но она сырая, и газета постепенно отваливается, и вскоре всем становится видна голова. Мама говорит: позорище какое, мне так стыдно – теперь все узнают, что на Рождество у нас свиная голова. Ребята из нашей школы видят меня, тычут в нас пальцем и смеются. Вот умора, гляньте, Фрэнки Маккорт с пятачком. Фрэнки, это что ли все янки едят в Рождество?

Эй, Кристи, знаешь, как едят свиную голову? – кричит один другому.

Нет, Пэдди, не знаю.

Хвать его за уши, и отжираешь морду!

А Кристи говорит: эй Пэдди, а знаешь, какая часть свиньи для Маккортов несъедобная?

Нет, Кристи, не знаю.

Несъедобный у них только «хрюк»!

Мы минуем еще несколько улиц, газета отваливается окончательно и все видят свиную голову. Пятачок упирается мне в грудь, задравшись к подбородку, и мне жаль поросенка, потому что он умер, а все над ним смеются. Моя сестра и два моих брата тоже умерли, но если бы кто над ними посмеялся, я в того залепил бы камнем.

Вот бы нам папу на помощь, потому что мама то и дело встает и прислоняется к стене. Она держится за спину и говорит, что ей не подняться по Бэррак Хилл. Даже если позвать папу, толку от него будет мало, потому что он никогда ничего не носит – ни пакетов, ни сумок, ни коробок. Это унижает его достоинство. Так он говорит. Он нес близнецов, когда они уставали, и Папу нес, но свиная голова и все такое прочее – это совсем другое дело. Он говорит нам с Мэлаки, что когда мы вырастем, нам надо будет ходить с воротничком и галстуком и не допускать, чтобы кто-то видел, как мы что-то несем.

Он сидит наверху у огня, курит сигарету, читает «Айриш Пресс» - эту газету он обожает, потому что ее издает де Валера, а папа считает, что де Валера – самый великий человек на свете. Он поднимает взгляд на меня и на свиную голову и говорит маме, что для мальчика это позор - нести подобный предмет по улицам Лимерика. Мама снимает пальто, устало садится на кровать и говорит папе, что на следующее Рождество пусть он сам ищет продукты к обеду. Она вымоталась и ей страшно охота чаю, так что изволь оставить великосветские замашки, вскипятить воды для чая и поджарь хлеба, пока дети не умерли с голоду.

В Рождество рано утром папа разводит огонь и готовит нам на завтрак сосиски, хлеб и чай. Мама отправляет меня к бабушке одолжить, если можно, горшок для свиной головы. У вас что, на обед свиная голова? – говорит бабушка. Господи Иисусе, Мария и Иосиф! Это уже слишком. Ваш отец не мог что ли оторвать от стула седалище и раздобыть ветчины, или гуся хотя бы? Что же он вообще за мужчина такой?

Мама кладет свиную голову в кастрюлю, куда та еле помещается, и пока вода кипит и булькает, мы с Мэлаки идем вместе с папой на мессу в церковь редемптористов. В церкви тепло и приятно пахнут цветы, благовония и свечи. Папа подводит нас к яслям, где лежит Младенец Иисус – большой, упитанный малыш со светлыми, как у Мэлаки, кудрями. Папа нам объясняет: вот Матерь Иисуса, Мария – в синем платье; а старец с бородой - это Его отец, святой Иосиф. Они печальны, говорит он, потому что знают, что Иисус, когда вырастет, будет убит, чтобы все мы попали в рай. Я спрашиваю, зачем Младенцу Иисусу умирать, и папа отвечает: нельзя задавать такие вопросы. Почему? – говорит Мэлаки, и папа велит ему вести себя тихо.