Натаниель Готорн - Чертог фантазии. Новеллы

— Никогда, сколько себя помню, — пробормотал в ужасе достопочтенный старец, — не видывал я такой образины!

Тотчас следом за вышеописанными призраками явилась толпа гостей, которых недоверчивый читатель, пожалуй, тоже сочтет созданьями вымысла. Всех заметней были: неподкупный Патриот; Ученый без тени самодовольства; Священник без мирского честолюбия; Красавица без гордыни и кокетства; Супруги, не изводившие друг друга несходством чувств; Реформатор, не сбитый с толку собственной теорией, и Поэт, не питавший зависти к другим заложникам лиры. По правде сказать, хозяин был вовсе не из тех циников, которым подобная гармония, лишенная роковых изъянов, кажется столь уж редкостной; и он пригласил их на свой званый вечер более всего из смиренного почтения к мнениям света, где объявлено, что такая цельность почти не встречается.

— Во дни моей юности, — заметил Исконный Старожил, — все они попадались на каждом углу.

Как бы там ни было, эти образчики совершенства оказывались несравненно менее занимательны, чем люди с обычными человеческими недостатками.

Но вот появилось новое лицо, и едва хозяин его узнал, как выказал учтивость, какой покамест не удостоился никто другой: поспешил к пришельцу через весь зал, дабы приветствовать его с особым почтением. Между тем это был скромно одетый юноша без всяких признаков особого ранга или сугубого достоинства; вообще же от прочих он отличался лишь высоким и чистым лбом да теплым светом глубоко посаженных глаз. Таким светом озаряет землю только горение большого сердца — домашнего очага могучего духа. Кто это был? Да кто же, как не Юный Гений, в ожидании которого вся наша страна жадно вглядывается в туман грядущего; тот, кому суждено исполнить великую миссию — создать Американскую литературу, как бы высечь ее из девственных гранитов нашей духовной каменоломни. Ему-то и суждено преподнести нам первое наше самобытное сочинение — то ли в форме эпической поэмы, то ли, по велению духа, совсем в ином, новом образе — и восполнить все, чего нам недостает, чтобы сравняться славою с другими нациями. Как наш Мечтатель отыскал это возлюбленное чадо высокой судьбы, к делу не относится. Достаточно сказать, что он неприметно обитает среди нас, нераспознанный теми, кто знает его с колыбели; благородный облик, которому как нельзя более подошел бы ореол, является что ни день в толпе людской, озабоченной и занятой минутными пустяками, — и никто не благоговеет перед тружеником бессмертия. Ему это, впрочем, не очень и важно — ведь он восторжествует в веках, и что ему в том, если одно или два современных поколения нанесут себе ущерб, не заметив его?

Тем временем мосье Болтье проведал имя и судьбу незнакомца и деловитым шепотком оповещал о нем гостей.

— Вздор! — сказал один. — Американского гения быть не может.

— Чепуха! — воскликнул другой. — Наши поэты ничуть не хуже, чем любые другие. По мне, так вовсе и не надо никаких лучших.

А Исконный Старожил, которому предложено было представить его Юному Гению, уклонился от этой чести, заметив, что человеку, удостоившемуся знакомства с Дуайтом [90] Тимоти Дуайт (1752–1817) — американский поэт, публицист и прозаик-документалист (автор «Путешествий по Новой Англии и Нью-Йорку»), священнослужитель и проповедник. , Френо [91] Филип Морен Френо (1752–1832) — американский поэт, публицист и критик, участник Войны за независимость. и Джоэлем Барлоу [92] Джоэль Барлоу (1754–1812) — американский поэт, автор стихотворных переложений псалмов и эпической поэмы «Колумбиада». , простительна немного избыточная строгость вкуса.

Зал быстро заполнялся; прибывали все новые и новые примечательные персоны, среди которых выделялись Дэви Джонс [93] Дэви Джонс — одна из кличек морского беса. , личность, популярная у мореплавателей, и грубый, небрежно одетый, забулдыжного вида пожилой субъект, известный под прозвищем Старина Гарри [94] Старина Гарри — шутливо-иносказательное обозначение черта. . Этого-то, впрочем, сводили в гардеробную, и он появился оттуда обновленный: седые волосы причесаны, платье вычищено, на шее чистая манишка — словом, так преобразился, что ему пристало бы называться более уважительно — положим, Достопочтенный Генри.

Джон Доу и Ричард Роу [95] Джон Доу и Ричард Роу — условные имена истца и ответчика. явились рука об руку в сопровождении подставного поручителя, а именно Соломенного Чучела [96] Соломенное Чучело — фиктивное, подставное лицо в сделке или судебном процессе. , и еще нескольких лиц, обычно возникающих лишь в качестве избирателей на выборах с сомнительным исходом. Подоспел знаменитый Силсфильд [97] Чарльз Силсфильд, псевдоним Карла Постля (1793–1864) — богемский немец, беглый монах, автор популярнейших описаний путешествий по Северной Америке и быта американских индейцев. , и его сперва было причислили к этому братству мнимых персон, но он настоял на том, что существует во плоти и даже имеет земное пристанище в Германии. Среди последних пришельцев, как и можно было ожидать, явился гость из отдаленного будущего.

— Знаете, кто это? Знаете, кто это? — зашептал мосье Болтье, казалось, знакомый со всеми. — Это представитель Потомства — человек грядущих времен!

— А как он сюда попал? — поинтересовался персонаж, явно сошедший с журнальной страницы мод, — по-видимому, он оберегал суету текущего дня. — Этот субъект попирает наши права — с чего это он явился не в свое время?

— Но вы забываете, где мы находимся, — возразил наш Мечтатель, услышав это замечание. — Там, внизу, ему не след показываться еще много лет; но воздушный замок — это как бы ничейная земля, где Потомство присутствует на равных правах с нами.

Лишь только гостя распознали, вокруг него собралась толпа; все как один проявляли о нем самую бескорыстную заботу, и многие похвалялись жертвами, которые они принесли или готовы принести ради него. Кое-кто пытался украдкой выяснить его суждение о неких стихотворных манускриптах или об увесистых прозаических рукописях, иные обращались к нему запанибрата, полагая, что ему, конечно же, прекрасно известны их имена и достижения. Наконец поняв, что от них никак не отбиться, Потомок потерял всякое терпение.

— Любезнейшие господа! — воскликнул он, отпрянув от возвышенного поэта, который ловил его за пуговицу. — Умоляю вас, занимайтесь своими делами, а о моих я сам позабочусь! По-моему, я ничем вам не буду обязан — разве что государственными долгами и прочими помехами и препонами, физическими и нравственными, которые мне будет вовсе не так уж легко устранить с пути. Что же до ваших стихов, то, пожалуйста, читайте их своим современникам. Имена ваши мне так же неведомы, как ваши лица; а если иногда и не совсем так, то позвольте шепнуть вам на ухо, что равнодушная, оледенелая память, какую одно поколение хранит о другом, — жалкое воздаяние за растраченную жизнь. Но если уж вам так хочется стать мне известными, то самый надежный, а пожалуй что и единственный способ этого достигнуть — жить своей жизнью по правде и по совести, и если это у вас как следует получится, то вы будете жить и в потомстве!