Джордж Мередит - Эгоист

Вся округа полнилась слушками и намеками. Из каждого придорожного кустика раздавался щебет, с верхушки каждого дерева — карканье. Миссис Маунтстюарт-Дженкинсон заявляла во всеуслышанье: «Итак, в Паттерне будет наконец хозяйка? Кто же в этом сомневался? Разумеется, он женится — он обязан жениться! И не все ли нам равно на ком, лишь бы, разумеется, не на иностранке! Они познакомились в Черритоне. Любовь с первого взгляда. Отец, кажется, какой-то ученый. Деньги есть. Земли нет. Своего дома тоже. Шесть месяцев в году проводят в Европе. А на этот раз арендовали усадьбу Аптон и намерены никуда не выезжать. Из таких девиц, как только они угомонятся, выходят превосходные хозяйки, степенные и гостеприимные. Восемнадцать лет, прекрасные манеры. Хороша ли? Можете не спрашивать. Сэр Уилоби знает, что ему положено по праву. Наш долг — внушить ей, что она призвана вознаградить его за прошлое… А впрочем, не слушайте вы леди Буш! Ему ведь тогда не было еще и двадцати пяти! Молодым людям не изменяют — их освобождают от слова. Семейный молодой человек — повеса, который вынужден играть роль пай-мальчика, — из этого ничего хорошего не выходит. Другое дело — тридцать один — тридцать два года, к этому времени мужчина научается гибкости, а следовательно, способен повелевать. Вот и наш сэр Уилоби — для полного совершенства ему не хватает только жены. Разве можно, чтобы такой человек ходил в холостяках? Еще немного, и он сделается смешон! Что касается его нравственности, он не хуже других и, уж наверное, лучше многих. Как бы то ни было, он заслуживает снисхождения… а главное, теперь он — наш! И пора! Я непременно с нею познакомлюсь и постараюсь разглядеть ее как следует! Впрочем, на его выбор можно положиться».

Как бы в подтверждение все нарастающего гула молвы, преподобный доктор Мидлтон и его дочь нанесли в Паттерн-холл короткий визит и были приняты там по-домашнему, без посторонних. Юному Кросджею посчастливилось обменяться несколькими словами с мисс Мидлтон, и, полный впечатлений, он прибежал в коттедж: она веселая и любит моряков, сообщил он. У нее приятная улыбка, добавил Вернон. Перед Летицией возник образ молодой, изящной и живой девушки, несущей свою молодость, как знамя. Прибавьте сюда «приятную улыбку», и картина получится поистине чарующая.

Впрочем, Вернон больше говорил об ее отце, который пользовался репутацией замечательного ученого и, к счастью, был при этом человеком состоятельным. Спустя некоторое время впечатление от мисс Мидлтон облеклось у Вернона в поэтическую форму, — быть может, он невольно применялся к поэтическому восприятию своей собеседницы.

— Она подобна Горному Эху, — сказал он. — А у доктора Мидлтона замечательная голова! В Англии такие попадаются не часто.

— Как ее зовут? — спросила Летиция.

Кларой как будто, если он правильно запомнил.

Ночью, в постели, и потом, среди дневных забот, в воображении Летиции неотлучно витал беспокойный и стремительный дух, несущийся ввысь по дуге, — Горное Эхо, именуемое Кларой, вызванное к жизни голосом, которому отныне оно должно будет повиноваться. Исполненная очарования, которое больше самой красоты, Клара возвышалась над записными красотками гостиных, недосягаемая, как небесная лазурь. А тут еще эта милая ее улыбка и изящество всего ее облика — какой мужчина устоит против такого обаяния? И какая должна быть одухотворенность у этой девушки, если кому-то пришло в голову уподобить ее Горному Эху! Отец, по словам Вернона, души в ней не чает. Еще бы! Поэтический ореол, окружавший мисс Мидлтон, казался дополнительной и совершенно ненужной жестокостью, лишая Летицию ее и без того скудного, почти эфемерного, достояния. Впрочем, сэр Уилоби был достоин поэзии — ведь он и сам обладал всеми чарами, какими только может быть наделен мужчина! И Летиция черпала утешение в том, что одно из качеств, которыми мисс Мидлтон его покорила — ее поэтичность, — не чуждо ей самой: неким мистическим образом это роднило ее со счастливой избранницей. «Он увидел в ней то, что таится во мне» — эту мысль она возложила венком на могилу своего самолюбия. Ей нравилось растравлять свою рану, и она вновь и вновь возвращалась мыслями к Кларе, наделяя ее всеми романтическими достоинствами. Подобно тому как ревностный аскет обретает свой горький и сладостный рай в биче и власянице, Летиция находила отраду в обожествлении Клары. Она проникла в тайники души сэра Уилоби, взглянула на свою счастливую соперницу его глазами и ухитрилась в ней увидеть еще одно звено той цепи, что по-прежнему связывала сэра Уилоби с нею самой.

Такая экзальтация, такая исступленная верность своему кумиру не доводит до добра. В пустыне она может привести к безумию, а в миру, где этот кумир обретается, если подойти слишком близко к его пылающему алтарю, рискуешь унести разум, очищенный огнем, а вместо сердца — горстку золы. Летиция часто бывала в Большом доме, где помогала ухаживать за леди Паттерн. Сэр Уилоби, видно, не считал нужным объяснять ей, зачем он ездит в Аптон-парк. Все это время он с ней держался, как со старинной приятельницей, почти приживалкой, с которой нет нужды особенно церемониться.

Впрочем, как ни поглощен был Уилоби своими новыми завоеваниями, он не мог все же не тревожиться за исконные свои владения: Летиция принадлежала к блистательной поре его юности; ее преданность была неотделима от его прошлого, а сэр Уилоби принадлежал к людям, для которых настоящее не затмевает прошлого. И вот, несмотря на похвальное рвение, с каким Летиция ухаживала за его матушкой, он начал подозревать ее в измене. И не без основания: щеки Летиции были не бледнее обычного, немой укор не светился в ее глазах, во всей ее манере не чувствовалось ни старания скрыть, ни, напротив, выставить напоказ тайну прошлых дней. Быть может, она схоронила ее в груди, следуя примеру своих сестер, которые — дай им только волю! — готовы превратить свое сердце в могилу, в страшный склеп, где покоится хладный труп того, кто был некогда вами. Пусть даже не труп, пусть вас еще не коснулось тление, все равно — застывшего и безгласного, вас задвинут в один из уголков склепа. И даже если вас забальзамировали — не обольщайтесь: часто к вам наведываться не станут. Да и кто узнает, забальзамированы вы или нет? Кому дано проникнуть в сердце женщины, увидеть в нем вас и рядом — зажженную лампадку, присутствовать при богослужениях, которые там справляются от случая к случаю? В глазах непосвященных вы ничем не отличаетесь от трупа. А бывает и так, что женщина (я не говорю о той, из Эфеса!) {11} 11 По древнегреческому преданию, Диана Эфесская (богиня луны), влюбившись в красивого юношу Эндимиона, усыпила его на тридцать лет и дарила его, сонного, своими целомудренными ласками. , бывает, что женщина, пропитав ваш труп душистыми бальзамами и покинув мир, дабы поддерживать неугасимый огонь в лампаде, повстречает другого и тотчас — не успел еще ваш образ померкнуть перед ее духовным взором — задувает священный огонь, и вы превращаетесь в прах, утучняющий почву в ее сердце, дабы в нем пышнее распустился цветок новой любви! Все это сэр Уилоби прекрасно знал, — ему самому доводилось выступать в роли этого «другого», знал, какие чувства испытывает счастливец по отношению к своему предшественнику, да и к той, из чьего сердца он этого предшественника вытеснил.