Джордж Мередит - Эгоист

— Будь я на двадцать лет моложе, я бы, пожалуй, вышла за вас замуж, — сказала она, — чтобы излечиться от своего увлечения.

— В таком случае я, сударыня, — отвечал он, — принял бы какие угодно меры, чтобы помешать вашему излечению — какие угодно, кроме развода.

На самом деле их беседа была, разумеется, много остроумнее; мы передаем лишь обрывок разговора, который кому-то удалось подслушать.

— Да, нелегкое дело подыскать ему достойную невесту, — сказала миссис Маунтстюарт, заключая новый круг славословий, ею же начатый в «индийском будуаре» леди Паттерн, куда уединились дамы, чтобы без помех предаваться своим эфемерным беседам.

— Уилоби выберет себе невесту сам, — заметила на это его матушка.

И еще долгое время после того памятного дня, когда Уилоби праздновал свое совершеннолетие, этот вопрос, столь животрепещущий для всего графства, обсуждался повсюду — и в домах, обильных дочерьми, и там, где их не было вовсе. Леди Буш делала ставку на Констанцию Дарэм. Она смеялась над миссис Маунтстюарт-Дженкинсон, поддерживавшей кандидатуру Летиции Дейл. Леди Буш была постарше миссис Маунтстюарт, она еще застала отца сэра Уилоби, чей союз с представительницей богатейшей ветви рода Уитфордов отвечал самым строгим требованиям рассудка. «Паттерны всегда женятся на деньгах, они отнюдь не романтики», — говорила леди Буш. На стороне мисс Дарэм была могучая триада, без которой немыслимо было представить себе невесту для отпрыска дома Паттернов: деньги, красота, здоровье. Обладатель обширных поместий в западной части графства, солидный и важный сэр Дарэм, казалось, был самой судьбой предназначен сделаться тестем сэра Уилоби. Отец мисс Дейл, потрепанный жизнью и многолетней службой в Индии армейский лекарь, арендовал один из коттеджей сэра Уилоби, расположенных позади паттерновского парка. Его дочь была бесприданница и поэтесса. Она даже сочинила гимн в честь совершеннолетия баронета, и все оценили тонкость этого хода: какая, однако, смелость — вот тебе и робкая душа! Мисс Дейл явила миру тайну, которая покоилась на дне ее поэтической шкатулки, — ведь в этих стихах она чуть ли не предлагала руку и сердце своему герою! Она была очень недурна: длинные темные ресницы и синие глаза, из которых всякий раз, что Уилоби взглядывал в ее сторону, душа так и рвалась наружу. А он в ее сторону поглядывал, — да еще как поглядывал! — хоть и танцевал в тот вечер все больше с мисс Дарэм, а Летицию ни разу не пригласил. Заключительную кадриль она танцевала с Верноном, которого к ней подвел сам сэр Уилоби, и его частые взгляды, должно быть, означали всего лишь сочувствие изящной девушке, обреченной танцевать с таким неуклюжим партнером. Вернон беспрестанно путал фигуры, сбивая с толку свою даму и других танцоров и вызывая добродушный смех у кузена Уилоби. Не надо забывать, что был уже пятый час утра — час, когда танцующие испытывают настоятельную необходимость над кем-нибудь посмеяться, хотя бы для того, чтобы дать роздых ногам; час, когда любому остряку, вызвавшемуся рассмешить общество, обеспечен бурный успех. Сэр Уилоби сравнивал Вернона то с заблудившимся в лабиринте Тезеем, который не может и шагу ступить без своей Ариадны, то с мухой, которую только что вызволили из банки с вареньем, то с пловцом, которого русалки увлекли в свой хоровод. Неистощимый в сравнениях — одно удачнее другого, — Уилоби засыпал ими мисс Дарэм во время кадрили, чем окончательно упрочил в ее глазах свою репутацию остроумного собеседника. Говорили, будто он намерен уступить Летицию Дейл кузену Вернону, и не только на время кадрили — не прежде, однако, чем окончательно свяжет свою собственную судьбу с мисс Дарэм. В великодушии Уилоби никто не сомневался, и, однако, это его намерение так и оставалось намерением; петля была накинута, но медлила затянуться. А покуда он продолжал ухаживать за Летицией, разумеется, в интересах своего кузена, доказывая этим лишь то, что голос братской привязанности заглушал в нем голос любви. Зная о его благородстве, никто этому не удивлялся; впрочем, никого бы не удивило, если б в конце концов он взял да и женился на бесприданнице сам.

Одно время поговаривали о некоей интересной молодой вдове из высших кругов общества, которая якобы чуть не уловила его в свои сети. А почему бы, собственно, ему и не породниться с нашей аристократией, спросила его миссис Маунтстюарт, на что он ответил, что аристократические невесты обычно бесприданницы, да и происхождение их подчас довольно сомнительно. Нет, нет, у него еще, слава богу, есть голова на плечах! Долг по отношению к роду стоял у него на первом месте; как знать, быть может, именно этот долг и побуждал его, подавив собственную сердечную склонность, уступить Вернону худенькую хрупкую Летицию? Мысль о вдове, несмотря на ее высокое положение в обществе, казалась ему почему-то даже оскорбительной.

— Я — жениться на вдове? Я? — воскликнул он, не подумав, что беседует со вдовою. Правда, миссис Маунтстюарт была уже не молода, а мысль, что он, сэр Уилоби Паттерн, способен жениться на вдове, привела его в такую ярость, что на какое-то мгновение он даже позабыл о требованиях хорошего тона. Он просил миссис Маунтстюарт всегда и везде самым решительным образом опровергать этот слух, повторил это желание дважды и, воскликнув в заключение еще раз: «На вдове? Я?!» — всей своей фигурой изобразил это негодующее местоимение. Миссис Маунтстюарт, овдовев, не пожелала вступить еще раз в брак, а такие неприступные дамы, как известно, способны хотя бы отчасти оценить щепетильность, которая руководила сэром Уилоби. Редкая из них признается, — даже наедине с собою! — что чуть было не вышла замуж вторично. Поэтому они до некоторой степени могут представить себе отношение джентльмена к вдовьему чепцу. Но такая чрезмерная деликатность чувств, когда одно упоминание пустого слуха о возможном союзе с юной вдовой некоего графа воспринимается, как оскорбление… Непостижимо! Впрочем, сэр Уилоби сменил гнев на милость. С вершины своего молодцеватого, по-военному подтянутого «я» он увидел в зеркале своего воображения сэра Уилоби Паттерна, исполненного горделивой неги и с челом, увенчанным наслаждением. Подпустив великодушного тумана, он намекнул на кое-какие обстоятельства, быть может давшие повод для возникновения странного слуха, и тут же привел веские доказательства полной несостоятельности этого слуха. Миссис Маунтстюарт пожурила его за ветреность и прочла соответствующее нравоучение. Впрочем, после этого разговора она принялась повсюду с жаром опровергать слух о молодой графине: «Не беспокойтесь, мои дорогие, он на ней не женится».