Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы

Джеффри де Кали имел в виду произошедший незадолго до того Великий раскол, в результате которого соперничавшие группы кардиналов избрали двух пап. [9] Ричард II поддерживал избранного в Риме Папу Бонифация IX, а Генри Болингброк, по слухам, намеревался встать на сторону избранного в Авиньоне Бенедикта XIII.

— Говорят, будто Бенедикт носит власяницу, — заметил Суиндерби.

— Да кто он такой? Всего лишь захудалый проповедник. Облако, не сулящее дождя, — решительно заявил Оливер Ботлер, твердый сторонник традицонных религиозных канонов. — Его буллами только банки с горчицей накрывать.

— А Бонифаций спит и видит, как бы зацапать наше золото, — вставил Джеффри де Кали, не одобрявший религиозную твердолобость. — Его называют слепым кротом, что копошится во всяком дерьме. Проповедники — не при вас будь сказано, достопочтенный Уильям, — вывозят из страны королевское золото, а взамен привозят свинец — на тебе, Боже, что нам негоже.

— Однако безумная монахиня поет ему хвалы, — молвил Суиндерби, снисходительно пропуская мимо ушей выпад против проповедников.

— Неужели? — удивился рыцарь, жуя мяту. — Это за что же?

— Спросите об этом преподобную Агнес. Мне рассказывали, будто во время вечерни с Клэрис случился припадок, и ей было видение: зверь о двух головах. По ее предсказанию, Церковь расколется на две части, а Ричард лишится короны.

Все это время Оливер Ботлер лишь бурчал себе под нос: «Чушь!», но тут не выдержал:

— Монахиня та — левая рука дьявола. Неужто нельзя вывезти ее из Кларкенвеля и замуровать где-нибудь?

Предложение пожизненно заточить монахиню в каменном мешке вызвало у Суиндерби лишь улыбку:

— На всякого, кто считает ее шлюхой, найдется другой, для кого она — святая.

— Мошенница, вот она кто. И весь ум у нее отшибло.

— На сей счет ничего утверждать не могу. Но бередить людские души она большая мастерица.

По столам уже разносили пироги с яблоками и шафраном, блюда с орехами в сахарной глазури со специями. Из огромных кувшинов лакеи разливали сладкое вино — трапеза подходила к концу. Со своего места за главным столом поднялся архиепископ и обратился к каждому гостю со словами, как он выразился, «глубокого почтения и смирения», после чего заговорил о том, что более не может выполнять свои высокие обязанности:

— Прошу прощения, но я выскажусь без обиняков, поскольку элоквенции не обучен и потому вынужден говорить прямо, без прикрас.

Это была лишь традиционная дань смирению и скромности; на самом деле архиепископ достаточно владел ораторским искусством, чтобы и голос его, и выражение лица полностью соответствовали речи.

— Причина, по которой мы с вами здесь собрались, очень серьезна и важна, ибо совершено было большое злодейство и прегрешение, — продолжал он. — Все мы обеспокоены, потому что за этим черным делом воспоследуют в будущем еще большие беды. Взять хотя бы гнусных людишек, называемых лоллардами. Этих круглых дураков и невежд поразила слепота. — Зал одобрительно загудел, хотя собравшиеся прекрасно знали, что кое-где в Лондоне ряды сторонников лоллардов постоянно растут. — Совершенно ясно, что их жалкие проповедники идут против слова Христова. И чем дальше, тем больше. Я их прямо-таки чую. Эти опасные фарисеи и еретики предали огню дорогие для верующих святыни. Необходимо раз и навсегда положить конец их постыдной жажде власти. Все недоброе, темное нас повергает в ужас: стенания, оплакивание, удары судьбы, места упокоения мертвых. Вам хорошо известно, что еще два года назад их преподобия архиепископы двух епархий, Кентерберийской и Йоркской, обращались к парламенту с прошением принять закон о казни через сожжение. — Слушатели жестами и возгласами опять выразили ему свое одобрение. — Богомерзкое ослепление христиан антихристами должно исчезнуть в очистительном пламени. Эти негодяи, пособники дьявола, лишающие наших собратьев духовного зрения и обкладывающие «греческим огнем» наши алтари, заслуживают смерти. А теперь я перейду к другой теме.

После чего архиепископ Уолден, к удивлению собравшихся, сообщил, что «кларкенвельскую монахиню» уже допрашивают несколько ученых клириков, дабы установить, какова природа ее видений, благая или богомерзкая.

— Молю Господа всемогущего осенить их мудростью. На том замолкаю, а вы продолжайте трапезу, — заключил он.

Тут подали сыр со свежим белым хлебом, и ужин вскоре завершился. Простые лондонцы дружно поднялись с мест, поклонились архиепископу и потянулись к выходу. За ними, блюдя свое достоинство сообразно чину и званию, двинулись знатные горожане. Слуги собрали куски хлеба, сыра и мясные объедки в корзины, чтобы потом раздать нищим, которые все это время сидели в соседнем каменном зале на голом полу, ожидая подачек. Проходя мимо, Уильям Суиндерби поморщился.

— Что, нос перцем запорошило? — крикнул один из попрошаек.

Шагая чуть позади хозяина, Драго вышел на воздух. Юноша был высок ростом, из-под копны пшеничных волос спокойно смотрели ясные, голубые, точно наполненные небесной синевой, глаза.

— К беднякам у тебя жалости не больше, чем у уличных лоточников к кошкам: кабы могли их поймать, враз бы освежевали, — вполголоса проговорил он.

— Меа culpa , [40] Грешен (лат.). — отозвался каноник; на его бледном лице выступил пот.

— Богатством своим кичишься. Тем, что денег у тебя куры не клюют.

— Меа culpa.

— Ты же просто обезьяна в клобуке.

— Меа maxima culpa. [41] Главный мой грех (лат.).

— Я бы твои мощи положил в раку из кабаньего дерьма.

— Benedicite fili mi Domine. [42] Благослови сына моего, Господи (лат.). — Каноник обернулся и с мольбой взглянул на Драго: — Confiteor tibi. [43] Признаюсь тебе во всем (лат.).

— Тебя нужно заковать в кандалы и сбросить в помойную яму.

— Ab omni malo, libera mе . [44] От всяческого зла избави меня (лат.).

Они шагали по Чипсайду по направлению к собору.

— A flagello, libera mе, [45] От бича избави меня (лат.). — пробормотал каноник.

Случайный прохожий решил бы, что святой отец твердит себе под нос молитвы. Но по невозмутимому лицу Драго можно было с уверенностью заключить, что оба совершают некий привычный ритуал. И в самом деле, всем этим фразам каноник сам обучил своего слугу и помощника. Через маленькую калитку в северо-восточной части ограды они вступили в церковный двор и по знакомой, усыпанной песком дорожке проследовали к домам, построенным для тридцати главных каноников. Едва они вошли внутрь, Суиндерби сбросил плащ и, раскинув руки и ноги, распростерся на полу главной комнаты.

Драго запер дверь и задвинул засов.

— Ну-ка, покажи задницу — обезьяньи самки всегда их кажут в полнолуние. — Опустившись на колени, он стянул со священника рубаху и штаны. — Фу! Ты же подштанники обмарал.