Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы

Не эта ли река цвета яри-медянки течет в «окне Иесея», [83] «Окно Иесея» — витраж в церкви с изображением генеалогического древа Иисуса Христа, которое начиналось с Иесея. что над северным нефом? А кто стоит на берегу, воздев руки? Святой Эрконвальд? Настоятель все уговаривал Коука Бейтмана полюбоваться новым бесценным творением Джанкина Глейзира из Криплгейта и как-то спросил мельника:

— А помнишь, три года назад на севере взошла яркая звезда и двинулась на запад?

— Как же, прекрасно помню. Сначала была огромной и сияла — аж глаза слепило, потом стала таять и сделалась тоньше орехового прутика.

— Та звезда теперь в нашем окне!

И правда, она сияла над головой Ричарда II, преклонившего колена перед Иоанном Крестителем. Между ними ветвилось «древо Иесея». Главный ствол взрастал прямо из тела спящего Иесея, от ствола один над другим размещены были Давид и Соломон, Пресвятая Дева и распятый Христос, а надо всеми — Христос во славе. На мессе, которую служили по случаю освящения витража, двое юных сиамских близнецов с одной общей бедренной костью сладкозвучно пропели Mater Salutaris. [84] «Матерь Спасителя» (лат.) — старинный католический гимн.

Коук Бейтман особенно заинтересовался изображением короля — на Ричарде была красно-белая мантия, ниспадавшая изящными складками, на голове — большая золотая корона. Мельнику довелось увидеть короля вблизи, когда тот вместе с аббатом монастыря Сент-Джон, принадлежавшего ордену госпитальеров, обедал в Кларкенвельской обители по случаю торжества — отмечалось восстановление Большого зала обители, сожженного босяцким войском во главе с Уотом Тайлером. Ричард прибыл под большим золотым балдахином. Мельник тогда отметил про себя, что король держится так, будто сошел со страниц иллюстрированной Псалтири. На нем была роскошная алая, расшитая жемчужными лилиями накидка до колен с горностаевым капюшоном. На капюшоне — буквы золотого шитья, на ногах — шелковые чулки до колен и остроносые туфли белой кожи, с серебряными цепочками поверх чулок. Даже когда Ричарда приветствовали с должным почтением, а аббат поцеловал его в знак дружеской приязни, лицо короля оставалось бесстрастным. Его молчание как бы предписывало окружающим тоже помалкивать, и церемония проходила в выжидательной тишине. Казалось, само время остановило ход. Ричард, на взгляд Бейтмана, был не стар и не молод, — того же возраста, что земной мир. На витраже он был изображен именно таким. И через пятьсот лет, во времена, которых никто из современников и вообразить не может, он все так же будет в безмолвном благочестии стоять на коленях перед Крестителем.

Глядя на витраж, трудно было представить себе нынешние беды короля. Разве может это воплощение освященного Небом порядка испытывать муки? Разве может ему грозить полная перемена участи? Мельник, как и все прочие, слышал про нынешние невзгоды Ричарда. Всего пять дней тому назад он сдался Генри Болингброку и был взят под арест. На улицах и в пивнушках горожане повторяли друг другу слова Генри: «Милорд, я прибыл быстрее, чем вы ожидали; объясню вам, почему. Люди говорят, вы слишком суровы к своему народу, чем вызвали его недовольство. Если не возражаете, милорд, я помогу вам лучше править Англией». Ответ короля тоже был известен всем: «Ежели это угодно вам, мой добрый кузен, то будет угодно и нам». Кое-кто добавлял одну подробность: Ричард будто бы повернулся к графу Глостеру и произнес: « Я вижу, конец мой близок».

Король не пользовался в Лондоне большой популярностью. К примеру, когда в ночь накануне дня летнего солнцестояния на сцене появилась кукла, изображавшая Ричарда, зрители глумливо заулюлюкали. Два года тому назад он ввел пожизненные пошлины на шерсть и кожу, а недавно распорядился посадить в тюрьму шерифа за промахи в работе. Ходили слухи, что Ричард вдобавок вознамерился обложить новыми налогами купцов, чтобы собрать денег на свои походы в Ирландию и Шотландию. Как раз, когда он был в Ирландии, Генри, находившийся на севере Англии, и решился на мятеж. Кроме того, властолюбие короля все росло. По городу полетела молва, будто по его требованию в огромном зале Вестминстерского дворца воздвигли трон, «на котором после трапезы он восседает до вечерни, не обращаясь ни к единому человеку, но зорко следит за всеми и если уставится на кого, тот человек, невзирая на сословие и звание, обязан преклонить колени».

Тем не менее Бейтман нередко оправдывал короля. Он с младых ногтей впадал в изумление и благоговейный трепет при виде персоны, облеченной высокой властью. С тем же трепетом он смотрел в ночное небо, на кружение сфер. Опустившись на колени перед «окном Иесея», он стал читать молитву «Beata viscera Mariae Virginis quae portaverunt aeterni Patris Filium», то есть «Благословенно чрево Девы Марии, носившее в себе Сына Бога Предвечного». Но в голову почему-то лезли не совсем благочестивые мысли. Чрево, носившее Сына бессмертного Отца. Каким образом могло оно выносить самого Бога? Как могло божество находиться в столь малых пределах? И зачем оно укрылось в человеческой плоти?

Недавно дочь мельника Джоан произвела на свет незаконнорожденное дитя, и Бейтман попросил сестру Клэрис наставить дочку в ее трудном положении. Молодая монахиня, к вящему смятению преподобной Агнес де Мордант, незаметно стала самой влиятельной персоной в монастыре, к ней даже приходили советоваться по далеким от Церкви делам целые депутации горожан. Настоятельница уже послала Лондонскому епископу прошение, умоляя — даже требуя — отправить сестру Клэрис в другое богоугодное заведение, где plus petits dissensions, [85] Разногласия не столь сильны (фр.). но епископ медлил с ответом. По-видимому, он сильно благоволил молодой монахине. Агнес решила преподать урок непокорной, и, по ее настоянию, Клэрис вменялось в обязанность по-прежнему выполнять в монастыре черную работу: мыть в трапезной и спальне полы, чистить котлы и черпаки, а потом сушить их на солнце. Однажды мельник застал ее на монастырской кухне; сидя за столом, Клэрис лущила горох. Монахиня была одета в белую рясу толстой мягкой шерсти, на голове — белый льняной, ниспадающий на плечи апостольник.

— Подай тебе Господь, — проговорил он.

— Не с этими ли словами, Коук Бейтман, мы обращаемся к нищим, когда не хотим раскошелиться на милостыню?

— Будь по-твоему, сестра Клэрис. Желаю тебе всяческого духовного утешения и радости от Господа нашего. Теперь ты довольна?

— Вполне. Сядь рядышком, побеседуем. Давно мы с тобой не видались.

Некоторое время они говорили о разных мелких событиях на мельнице и в обители. Вдруг Клэрис похлопала стручком по ладони.

— Ты же пришел посоветоваться со мной насчет дочери. Или нет?