Артур Дойль - Наши ставки на дерби

— Боб! — крикнула я.

Никакого ответа.

— Боб!

Нарастающий бурный храп и протяжный вдох.

— Проснись же, Боб!

— Что стряслось, черт побери?! — произнес сонный голос.

— Пора завтракать, — пояснила я.

— Подумаешь, завтракать! — донесся из постели мятежный ответ.

— И тебе, Боб, письмо, — добавила я.

— Что же ты сразу не сказала? Тащи его сюда!

Получив такое радушное приглашение, я вошла в комнату брата и примостилась на краешке кровати.

— Получай, — сказала я. — Марка индийская, а почтовый штемпель поставлен в Бриндизи. От кого бы это?

— Не суй нос не в свои дела, Коротышечка, — ответил брат, отбросив со лба спутанные кудри, и, протерев глаза, он сломал сургучную печать.

Я терпеть не могу, когда меня называют Коротышкой. Когда я еще была маленькой, бессердечная нянька наградила меня этим прозвищем, обнаружив диспропорцию между моей круглой серьезной физиономией и коротенькими ножками. А я, право же, не больше коротышка, чем любая другая семнадцатилетняя девушка. На этот раз вне себя от благородного гнева я уже была готова обрушить на голову брата карающую подушку, но меня остановило выражение его глаз: в них загорелся живой интерес.

— А знаешь, Нелли, кто к нам едет? — спросил он. — Твой старый друг!

— Как? Из Индии? Да неужели Джек Хоторн?

— Он самый, — ответил Боб. — Джек возвращается в Англию и намерен погостить у нас. Он пишет, что будет здесь почти одновременно с письмом. Да перестань ты плясать! Свалишь ружья или еще что-нибудь натворишь. Будь паинькой и сядь ко мне.

Боб говорил со всей солидностью человека, над кудлатой головой которого уже промчалось двадцать две весны, и потому я угомонилась и заняла прежнюю позицию.

— То-то будет весело! — воскликнула я. — Но только, Боб, Джек был еще мальчишкой, когда мы видели его в последний раз, а теперь он мужчина. Это уже будет совсем не тот Джек.

— Ну и что же, — ответил Боб, — ты тогда тоже была еще девочкой, противной маленькой девчонкой с кудряшками, теперь же…

— А что теперь? — спросила я.

Мне показалось, что брат готов сказать мне комплимент.

— Ну, теперь у тебя нет кудряшек, ты выросла и стала еще противнее.

В одном отношении братья — благо. Ни одна девица, если бог наградил ее братьями, не может без достаточных оснований вырасти самодовольной.

По-моему, все очень обрадовались, услышав за завтраком, что приезжает Джек Хоторн. «Все» — это моя мама, Элси и Боб. Но когда, захлебываясь от восторга, я объявила эту новость, лицо нашего кузена Соломона Баркера не засияло радостью. Раньше это никогда не приходило мне в голову, но, быть может, юноше нравится Элси и он боится соперника? А иначе зачем бы он, услышав самую обычную вещь, вдруг отодвинул яйцо, сказав, что совершенно сыт, причем таким вызывающим тоном, что все усомнились в его искренности? А Грейс Маберли, подруга Элси, сохранила свое обычное благожелательное спокойствие.

Я же бурно выражала восторг. Мы с Джеком вместе росли. Он был мне как старший брат, пока не поступил в военное училище и не уехал. Сколько раз они с Бобом забирались на яблоню старика Брауна, а я стояла под деревом и собирала в белый передничек их добычу. Как мне помнится, Джек был деятельным участником всех наших проказ. Но теперь он уже лейтенант Хоторн, участвовал в афганской войне и, по словам Боба, стал «опытным воином». Как же он теперь выглядит? При слове «воин» Джек почему-то представлялся мне в латах и шлеме с перьями, он жаждал крови и рубил кого-то огромным мечом. Я боялась, что после всего этого он уже не захочет принимать участия в шумных играх, шарадах и прочих развлечениях, принятых в Хазерли-хаус.

Все следующие дни кузен Сол явно пребывал в плохом настроении. С трудом удавалось уговорить его быть четвертым, когда играли в теннис; он обнаружил необычайное пристрастие к уединению и курил крепчайший табак. Мы встречали его в самых неожиданных местах: то в глухих уголках сада, то на реке, и, если имелась хоть малейшая возможность избежать с нами встречи, он всякий раз глядел вдаль и делал вид, что совсем не замечает нас, хотя мы окликали его и махали зонтиками. Он вел себя, конечно, крайне невежливо. Однажды вечером, перед обедом, я все-таки его поймала и, выпрямившись во весь рост — пять футов четыре с половиной дюйма, — высказала ему все, что о нем думаю. Такие мои действия Боб именует верхом благотворительности, потому что я при этом раздаю перлы мудрости, которых мне-то самой как раз и не хватает.

Кузен Сол полулежал в качалке перед камином. Держа в руках «Таймс», он меланхолично смотрел поверх газеты в огонь. Я приблизилась к нему сбоку и дала залп из бортовых орудий.

— Мы, кажется, чем-то оскорбили вас, мистер Баркер, — с высокомерной учтивостью заметила я.

— Что вы, Нелл, хотите этим сказать? — спросил Сол, с удивлением глядя на меня. Мой кузен Сол имел обыкновение как-то очень странно смотреть на меня.

— Вы, по-видимому, лишили нас чести быть знакомыми с вами, — ответила я, но тут же оставила высокопарный стиль — Это же просто глупо, Сол! Что с вами?

— Ничего, Нелл. Во всяком случае, ничего достойного внимания. Вы же знаете, через два месяца у меня экзамен по медицине и я много занимаюсь.

— Ах, так! — вскипела я. — Если все дело в этом, мне больше сказать нечего. Разумеется, если вы предпочитаете своим родственникам кости, это ваше право. Конечно, есть молодые люди, которые ведут себя любезно и не прячутся по углам, чтобы учиться, как втыкать ножи в человека. — Дав столь исчерпывающее определение благородной хирургической науке, я с излишней горячностью принялась поправлять на кресле сбившийся чехол.

Я видела, что Сол весело улыбался, глядя на стоявшую перед ним сердитую молодую особу с голубыми глазами.

— Пощадите меня, Нелл, — сказал он. — Вы ведь знаете, я уже на одном экзамене провалился. Кроме того, — Сол стал серьезен, — вам предстоит много развлечений, когда приедет этот — как его? — лейтенант Хоторн.

— Уж, во всяком случае, Джек не станет всему предпочитать общество скелетов и мумий.

— Вы всегда называете его Джеком? — спросил Сол.

— Конечно, Джон звучит слишком официально.

— Ах, вот как? — с сомнением произнес мой собеседник.

Моя теория насчет Элси все еще не выходила у меня из головы, и я решила, что дело, пожалуй, можно представить не в столь трагическом свете. Сол встал с качалка и глядел теперь в открытое окно. Я подошла к нему и робко посмотрела в его обычно такое добродушное, а сейчас мрачное лицо. Он был очень застенчив, но я подумала, что сумею заставить его признаться.

— А ведь вы ревнивы, старина, — заметила я.

Он покраснел и посмотрел на меня сверху вниз.