Натаниель Готорн - Дом с семью шпилями

— Значит, вас не будет с нами в следующее воскресенье! — сказал уличный философ. — Непостижимо, как мало иному нужно времени, чтобы человек привык к нему, как к собственному дыханию; а я, с вашего позволения, мисс Фиби, именно так привык к вам. Мне уже столько лет, а ваша жизнь едва началась, и, однако же, у меня порой возникает такое чувство, будто я встретил вас еще в доме своей матери и вы с тех пор, как гибкая виноградная лоза, цвели на моем жизненном пути. Возвращайтесь к нам поскорее, а то я удалюсь на свою ферму, потому что эти деревянные козлы становятся тяжелыми для моей спины.

— Очень скоро вернусь, дядюшка Веннер, — сказала Фиби.

— А еще поспешите ради тех бедных людей, — продолжал ее спутник. — Теперь им без вас не справиться, решительно не справиться, Фиби! Как если бы Божий ангел жил до сих пор с ними и наполнял их печальный дом радостью и спокойствием. Что вы думаете, почувствовали бы они, если бы в такое прекрасное осеннее утро, как сегодняшнее, он распустил свои крылья и улетел от них туда, откуда явился? Именно это они будут чувствовать, когда вы уедете на поезде по железной дороге. Они этого не вынесут, мисс Фиби, и потому поспешите назад.

— Я не ангел, дядюшка Веннер, — ответила Фиби, подавая ему с улыбкой руку. — Но я думаю, что люди никогда не бывают так похожи на ангелов, как в то время, когда делают для ближнего все, на что способны. Я непременно вернусь.

Так расстался дряхлый старик с юной девушкой, и Фиби полетела по железной дороге с такой быстротой, как будто была одарена крыльями воздушного существа, с которым дядюшка Веннер так грациозно ее сравнил.

Прошло несколько довольно тяжелых и холодных дней. Чтобы не приписывать всей мрачности неба и земли одному отсутствию Фиби, скажем, что в это время с востока пришло ненастье. Буря бушевала вокруг дома с семью шпилями, придавая его почерневшей кровле и старым стенам мрачный вид. Но обстановка внутри него была еще мрачнее. Бедный Клиффорд лишился вдруг всех своих источников радости. Фиби не было, а солнечный свет не играл на полу, падая в окно. Сад со своей грязной растительностью и оцепеневшими, роняющими капли листьями беседки наводил на него дрожь. Ничто не цвело в эту холодную, влажную, безжалостную погоду, только зеленели мшистые пятна на гонтовой крыше и густые заросли камыша, недавно страдавшие от засухи, в углу между двух шпилей.

Что касается Гепзибы, то она не только поддалась влиянию восточного ветра — она сама в своем толстом платье и тюрбане на голове была настоящим олицетворением ненастья. Торговля в лавочке пошла на убыль, потому что пронеслась молва, будто Гепзиба окисляла своим нахмуренным взглядом пиво и съестные припасы. Покупатели, пожалуй, были в чем-то правы, жалуясь на ее поведение, но по отношению к Клиффорду Гепзиба не была ни брюзглива, ни сурова, и в сердце ее оставалось столько же теплоты к нему, как и прежде, если бы только он мог ее почувствовать! Но безуспешность ее стараний парализовала бедную старую леди. Она не могла придумать ничего лучше, как сидеть с грустным видом в углу комнаты, в которой в полдень стояли сумерки. Гепзиба в этом была не виновата. Все предметы в доме выглядели такими мрачными и холодными — даже старинные столы и стулья, — как будто нынешняя буря была самой жестокой из всех, которым они подвергались. Портрет пуританского полковника дрожал на стене. Сам дом болезненно содрогался от своих семи шпилей до огромного кухонного очага, который символизировал собой сердце этого здания, потому что, построенный для тепла, он был теперь холоден и пуст.

Гепзиба пробовала поправить дело, разведя огонь в приемной. Но буря стерегла камин, и, когда пламя вспыхнуло, ветер погнал дым назад, наполнив закоптелое горло камина его собственным дыханием. Несмотря на это, в продолжение четырех дней непогоды Клиффорд сидел в своем любимом кресле, закутавшись в старый плащ. Но утром пятого дня, когда сестра позвала его к завтраку, он ответил только болезненным ворчанием, выражавшим решительное намерение не покидать постель. Гепзиба и не пыталась заставить его изменить решение. При всей своей любви к нему, она едва была в состоянии исполнять при нем эту обязанность, столь несоразмерную с ее ограниченными способностями, то есть находить развлечения для чувствительного ума, критического и капризного, но лишенного силы и определенного стремления. В этот день, по крайней мере, ей было немного полегче, потому что она могла сидеть и дрожать от холода одна и не испытывать напрасных мук угрызения совести при всяком беспокойном взгляде брата.

Но Клиффорд, несмотря на то, что не выходил из своей комнаты на верхнем этаже, все-таки силился подыскать себе какую-нибудь забаву. После обеда Гепзиба услышала звуки музыки, которые, так как в доме не было больше никакого инструмента, должно быть, издавали клавикорды Элис Пинчон. Она знала, что Клиффорд в молодости любил музыку и умел играть на музыкальных инструментах, но все-таки трудно было понять, как он сохранил это искусство, для которого необходимо постоянное упражнение, в такой мере, чтобы производить эти сладкие, воздушные и нежные, хоть и очень печальные звуки, доносившиеся теперь до ее слуха. Гепзиба невольно подумала о непонятной музыке, которая всякий раз была слышна перед чьей-нибудь смертью в семействе и которую приписывали прославленной легендами Элис, но клавиши, издав несколько гармонических звуков, вдруг как бы порвались, и музыка умолкла.

Этому ненастному дню не суждено было пройти без приключения. Последние звуки музыки Элис Пинчон (или Клиффорда, если мы можем приписать ему игру на инструменте) были прерваны резким звоном колокольчика в лавке. На пороге послышалось шарканье сапог, потом кто-то тяжело зашагал по полу. Гепзиба помедлила с минуту, чтобы закутаться в полинялую шаль, которая служила ей защитой от восточного ветра в продолжение сорока лет. Но знакомый ей звук — не кашель и не кряканье, а что-то вроде бульканья в груди — заставил ее броситься вперед с тем свирепым испугом, который свойственен женщине в случае крайней опасности. Наша бедная нахмуренная Гепзиба выглядела поистине ужасно. Но посетитель спокойно затворил за собой дверь, положил шляпу на конторку и встретил хозяйку с самым благосклонным выражением лица. Предчувствие не обмануло Гепзибу. Перед ней стоял не кто иной, как судья Пинчон, который, безуспешно попытавшись войти в дом через парадную дверь, решился проникнуть в него через лавочку.

— Как поживаете, кузина Гепзиба? И как переносит эту ужасную погоду наш бедный Клиффорд? — начал судья, и — хотя это покажется странным — восточная буря была пристыжена, или по крайней мере немножко присмирела от его кроткой и благосклонной улыбки. — Я решил зайти и спросить вас еще раз, не могу ли я что-нибудь сделать для его или для вашего спокойствия.