Натаниель Готорн - Дом с семью шпилями

«Теперь я непременно проснусь! — думала Гепзиба, ходя взад-вперед и готовясь к отъезду. — Я не могу больше выносить это! Теперь я непременно должна проснуться!» Но он не наступал, этот момент пробуждения, не наступил он и тогда, когда, уже перед самым выходом из дома, Клиффорд тихо подошел к двери приемной и простился с сидевшим в ней человеком.

— Как нелепо теперь выглядит старик! — шепнул он Гепзибе. — И именно в то время, когда думал, что поймал наконец меня в свои лапы!.. Пойдем, пойдем! Скорее! А то он вскочит и цапнет нас, как кошка мышь!

Когда они выходили на улицу, Клиффорд обратил внимание Гепзибы на какие-то буквы на одном из столбов фронтона. То был его собственный вензель, который он вырезал в детстве с изяществом, характеризовавшим все его действия. Брат и сестра зашагали по улице, оставив судью Пинчона в старом доме своих предков.

Холодный восточный ветер заставлял бедную Гепзибу стучать немногими уцелевшими у нее зубами, когда она вместе с Клиффордом шла ему навстречу по улице Пинчонов к центру города. Но она дрожала не от одного холода (хотя, впрочем, ее ноги и в особенности руки никогда еще не были так мертвенно холодны, как теперь) — душу ее била такая же дрожь. Она была бесприютна в этом огромном мире! Это чувствует всякий, кто впервые пускается в странствование по свету, даже если он отправляется в путь в то время, когда горячий поток жизни стремится по его жилам. Каково же было Гепзибе и Клиффорду, пожилым людям, похожим своей неопытностью на детей, — каково было им выйти в открытый мир из-под сени вяза Пинчонов! Они предприняли такое путешествие на край света, о каком часто мечтает ребенок с какими-нибудь шестью пенсами и сухарем в кармане.

В продолжение этой странной экспедиции Гепзиба время от времени искоса посматривала на Клиффорда и не могла не заметить, что он находится под влиянием сильного возбуждения, которое и дало ему вдруг непреодолимую власть над своими движениями. Это возбуждение походило на опьянение от вина, но еще лучше можно сравнить его с веселой музыкальной пьесой, которую с дикой живостью играют на расстроенном инструменте.

Они встречали мало народа, даже тогда, когда вышли из уединенных окрестностей Дома с семью шпилями в самую многолюдную и шумную часть города. Две странные фигуры едва ли обращали на себя столько внимания, сколько молодая девушка, которая в это самое время проходила по мокрым тротуарам, приподняв свою юбку. Если бы их бегство случилось в ясный и веселый день, они едва ли смогли бы пройти по улицам, не став предметом оскорбительного любопытства. Теперь же они гармонировали с печальной непогодой и потому не выделялись из общей серой массы окружавших их предметов.

Было ли то намерение Клиффорда или дело случая, только они очутились наконец у входа в огромное строение из серого камня. Внутри этого строения было довольно большое пространство, наполненное отчасти дымом паровоза, готового отправиться в путь. Не размышляя ни минуты, с непреодолимой решимостью, если не беззаботностью, которая вдруг овладела им, а от него передалась и Гепзибе, Клиффорд тотчас подошел с ней к вагону и провел ее в отворенную дверцу. Сигнал был подан, поезд тронулся, и вместе с сотней других путешественников эти два необыкновенных странника полетели вперед, как ветер. Таким образом, после столь долгого уединения они наконец брошены были в великий поток человеческой жизни и понеслись вместе с ним, влекомые самой судьбой.

Все еще не избавившись от мысли, что это происходит наяву, затворница семи шпилей прошептала на ухо своему брату:

— Клиффорд! Клиффорд! Неужели это не сон?

— Сон, Гепзиба? — повторил он, почти захохотав. — Напротив, я спал до сих пор, но сейчас впервые пробудился!

Между тем они видели из окна, как мир проносился мимо них. Иногда они мчались по пустыне; потом вокруг них вдруг вырастал город; еще минута — и он исчезал, как будто разрушенный землетрясением. Встречные дома, казалось, срывались со своих оснований, широкие холмы скользили мимо. Все оставляло свою вековую неподвижность и вихрем неслось в противоположную им сторону.

Внутри вагона кипела обычная жизнь, представлявшая мало пищи для наблюдений другим путешественникам, но исполненная новизны для этих двух странным образом освобожденных пленников. Достаточно заметить, что здесь, под одной с ними крышей, было пятьдесят человек. Им казалось странным, как все эти люди могут так спокойно сидеть на своих местах. Некоторые, с ярлычками на шляпах (это были те, кому предстоял дальний путь по железной дороге), погрузились в чтение памфлетов, другие просматривали газеты. Несколько девушек и один молодой человек в противоположном конце вагона даже нашли место для игры в мяч. Они то и дело бросали его туда-сюда со смехом. Мальчики с яблоками, пирожками и конфетами, напоминавшими Гепзибе о брошенной ею лавочке, появлялись перед вагонами, когда поезд останавливался где-нибудь, и торопливо продавали свои товары пассажирам. Новые путешественники беспрестанно прибывали. Старые знакомые постоянно убавлялись. Некоторые засыпали, убаюканные говором и суетой. Сон, игра, дела, чтение и общее неизбежное стремление вперед — что же это такое, если не сама жизнь?

Все чувства Клиффорда казались обостренными. Он внимал всему, что происходило вокруг него. Гепзиба же, напротив, ощущала себя еще более оторванной от человечества, нежели в своем прошлом заточении.

— Ты разве не чувствуешь себя счастливой, Гепзиба? — тихо сказал ей Клиффорд, с упреком в голосе. — Ты все думаешь об этом грустном доме и о кузене Джеффри (он содрогнулся при этом имени), который сидит там один. Послушайся меня: следуй моему примеру и позабудь обо всем этом. Мы теперь живем, Гепзиба! Мы среди людей, среди подобных нам существ! Будем же оба счастливы! Так счастливы, как вон тот молодой человек и его подруга со своей игрой в мяч!

«Счастливы, — думала Гепзиба, ощутив при этом слове в своей груди сердце, обремененное тяжким горем. — Счастливы! Он помешан, и если бы я окончательно проснулась, то и я помешалась бы тоже».

Перед ними мелькали разнообразные картины, но все, что видела Гепзиба, — это семь старых шпилей, мох на крыше, окно лавочки, покупатели, отворяющие дверь, и звенящий колокольчик, который при всей резкости своего звона не может пробудить судью Пинчона. Образ этого старого дома возникал перед ней всюду, куда она устремляла взор. Ум Гепзибы не был гибок, она не могла с таким энтузиазмом вбирать в себя новые впечатления, как Клиффорд. Она вряд ли прожила бы долго, будучи вырвана с корнем из привычной почвы. Поэтому отношения, существовавшие до сих пор между братом и сестрой, изменились. Дома она была его хранительницей и наставницей, здесь же Клиффорд заступил на ее место. К нему, пусть и временно, вдруг вернулись и мужественность, и умственная сила.