Валентин Рыбин - Разбег

В восемнадцатом, когда началась воина и в Чарджуй приехали красные отряды, Чары подался в город, к красным. Хотел в Красную Армию вступить, но выслушал его председатель совдепа и посоветовал ехать в Карабек и организовать там добровольческий красный отряд из дехкан. Вручили мандат, назвав в нем Чары Пальванова представителем Советской власти.

Приехал Чары в Карабек, собрал бедняков. Выслушали его с недоверием, но все-таки несколько человек записались в отряд. А Куванч-бай уже смекнул, что и тут надо со своим батраком не силой, а хитростью действовать. Бай «от души» приветствовал новую власть, но пожалел, что эта власть «капырская» и туркменам она не понравится. Сразу поплелись всевозможные слухи о большевиках: заговорили об общих женах и одеялах. Парни загыгыкали, а женщины принялись плеваться. Куванч-бай посмеивался в разговорах со своим бывшим батраком: «Конечно, Чары-джигит, я тоже бы согласился спать под одним одеялом со всеми, но боюсь божьей кары… Да и ты поостерегись, не богохульствуй перед всевышним».

Как-то мимо Карабека проходил эскадрон, направлявшийся на помощь гарнизону. Чары вышел со своим небольшим отрядом встретить красноармейцев. Благо, и случай подходящий подвернулся: забрел красный боец Иргизов в аул и упал, отбиваясь от свирепых аульных псов, в колодец, а Чары со своим сыном выручил его.

Много было шума и смеха. Забавный этот случай как-то сблизил аульчан с красноармейцами и с отрядниками Пальванова — отряд Чары пополнился еще тридцатью всадниками. И Куванч-бай, угодливо раскланиваясь перед командиром Морозовым, с чувством высказался, что будь он, Куванч, помоложе, тоже сел бы на коня и поехал защищать новую власть…

Потом Чары дрался со своими джигитами против банд эмира бухарского, а Куванч-бай ездил на коне по своим хлопковым угодьям, поторапливая батраков, чтобы поживее собирали хлопок…

В двадцать первом Пальванов вернулся в село, образовал комбед и попытался изгнать Куванч-бая, чтобы не мешал строить новую жизнь. Но начались времена нэпа, ожил частный капитал — опять Куванч-бай стал главным человеком в ауле: зачастили к нему в гости заготовители с хлопкозавода, конторщики. Приезжие заходили в комбед лишь для того, чтобы доложить о себе Пальванову, а ели и пили у Куванч-бая.

Началась земельно-водная реформа — лишился Куванч-бай своих угодий, подался подальше в пески, на колодцы. Распространились слухи, что снабжает бай деньгами басмачей… Но прошло некоторое время — вернулся Куванч-бай в свое село. Неимущий он, безлошадный. Всего-навсего, если верить слухам, тридцать пять овец у него. И утвердилась бы эта тихая ложь, стала бы правдой, но Куванч-бай принес в жертву сразу сотню овец, чтобы умилостивить аллаха и умертвить саранчу — и возмутил до самых печенок Чары Пальванова… Нет, Куванч-бай, решил тогда Чары, на сей раз ты перехитрил самого себя.

Взялся он за бая, наделал шуму, но опять же бай в выигрыше остался: никакого с него спроса, а Чары Пальванова сняли за перегибы с должности председателя районной ячейки «Кошчи» да еще строгий выговор по партийной линии записали. Вот и гадай тут, где она, справедливость, а где ее двоюродный брат…

Из Чарджуя Чары-ага нарочно ехал очень медленно, чтобы засветло не появиться в своих местах и не встретиться с Куванч-баем и его прихвостнями. В село заехал, как обычно, с большака, но уже в сумраке навалившейся ночи. Люди еще не спали: у кибиток из круглых жерл тамдыров вырывались языки пламени, всюду виднелись силуэты женщин и детей, но на дороге не было ни всадников, ни пеших.

Чары-ага тяжело слез с седла, привязал коня и окликнул жену. Весело окликнул, изо всех сил стараясь, чтобы не выдать своей беды:

— Эй, Бике-бану, вернулся я, разве не видишь! Иди полей на руки!

Но именно этот веселый, озорной оклик насторожил женщину. Двадцать лет прожили вместе, но никогда раньше не слышала Бике, чтобы муж ее назвал бану, то есть госпожой. Подойдя, она взяла у него из рук кумган, спросила вкрадчиво:

— Опять, наверное, с русскими арака выпил?

— Побойся аллаха, женушка, — не меняя тона, отозвался Чары-ага. — За кого ты меня принимаешь?

— Тогда что ж… Выходит, сбылись твои желания — сделали тебя большим начальником? — Бике-эдже тихонько засмеялась.

Чары-ага смущенно кашлянул. Вспомнил, что однажды расхваставшись, сказал жене: «Походим немного по району, наведем порядки, а потом поднимемся выше. Заслуг у меня, Бике, столько, что я свободно мог бы сесть в окружкоме вместо Бабаораза!» Сейчас было отчего смутиться: именно Бабаораз и помог Чары-аге распрощаться с должностью председателя «Кошчи».

— Эй, женщина, ты только и думаешь о высоких должностях. Скромности в тебе нет никакой. Я вот думаю так: справились мы кое-как с саранчой, а теперь надо за дело браться… Самому надо в поле идти, рук дехканских мало. Сам за омач не встанешь — поле невспаханным останется…

Чары-ага говорил и прислушивался к собственным словам, как к чужим. Как ни крепился он, как ни старался изобразить из себя человека веселого и беспечного, — ничего из этого не получалось, муторно на душе было.

— Конечно, Чары-джан, — сказала жена, во всем соглашаясь с мужем. — Если ты не вспашешь, другим будет не под силу…

— Да замолчи ты… — не выдержав, со стоном выкрикнул Чары-ага. — Жизнь велика — еще посмотрим кто кого. Так просто они меня не возьмут. Я не тягловый бык, которого можно запрячь в любой омач, в любую телегу!

— Вий, люди, что с ним! — удивленно воскликнула Бике-эдже. — Может, чаю подать?

— Отстань, надоели мне все… — Чары-ага, откинув килим, шагнул в кибитку и повалился на кошму.

«Ладно, — рассуждал он, — с женой как-нибудь договоримся. Но как смотреть в глаза этому босоногому Овлия-комсомольцу — заместителю моему? Где найти сил, чтобы подойти и сказать обо всем, что произошло. Скажешь ему, а он другим — и понесется недобрая слава о Чары Пальванове по всему аулу, по всему Лебабу…»

В мучительных раздумьях, тяжко вздыхая, провел Чары-ага всю ночь, а к утру заболел: напал на него озноб, жар поднялся в теле и голова, как котел, стала тяжелой. Выпил чаю — не помогает. Накапал в пиалу капель, которыми дочек жена поила, чтобы не кашляли, — тоже без толку. Обиделся Чары-ага окончательно и на жизнь, и на свою судьбу, махнул рукой, накрылся тулупом.

Больше суток пролежал не вставая, вспотел весь с головы до пяток — лучше стало. Еще бы пролежал сутки-другие, но услышал, что кто-то его окликает. Стащил с головы полу тулупа: оказывается, это заместитель, Овлия-комсомолец рядом сидит.

— Чего тебе, парень? — Чары-ага закашлялся.

— Ключ мне… Ключ надо, чтобы штамп взять… Акт составить…

— Какой акт? — не понял Чары-ага.