Валентин Рыбин - Разбег

— А дальше что? — заинтересовался парень.

— А дальше, как говорится, новая страница. Сначала мы добывали кир, а потом появились в советской науке крупные ученые. Ферсман приехал — серу в Заунгузье открыл. Губкин наведался на Нефте-Даг — обследовал нефтеносные площади, сказал авторитетно: есть на глубине в кровле красноцвета и ниже залегающих пластов большая нефть. Некоторые специалисты с ним не согласились. Спор зашел. В споре, как говорится, рождается истина, но не только. На горячих углях ученого спора решили погреть руки враги Советской власти. Вновь пошли толки о концессиях, началась бесхозяйственность. Кое-кого прижали к ногтю, и не только здесь у нас, но и на железной дороге, в Гаурдаке, на Ташаузском хлопкоочистительном заводе. Ну, а что касается глубинной нефти, то так… Двенадцатая скважина за декаду выбросила тридцать тысяч тонн нефти, а через год — тринадцатая — семь тысяч тонн в сутки…

— Вообще-то, конечно, солидно, — согласился Костя.

— А ты говоришь — водка да бабы, — вновь поддел его Юра.

— Так ведь, одно другому не метает, товарищ начальник!

— Мешает, Костя, еще как мешает. Нельзя на жизнь смотреть по-обывательски. Жизнь состоит не только из мяса, водки и поцелуев. Жизнь это, прежде всего, совокупность всех нравственных ценностей, которые на протяжении многих тысячелетий выработало и продолжает вырабатывать человечество. Нельзя, скажем, глубоко понять день сегодняшний, не зная, о чем заботилось и во имя чего страдало человечество тысячу лет назад. Но когда ты знаешь, что еще тысячу лет назад люди боролись за свободу и счастье, то ты начинаешь понимать, что, добившись сегодня свободы и счастья, несешь ты на своей совести все чаяния твоих предков. В тебе течет кровь сотен поколений, мечтавших завоевать такую жизнь, какую мы завоевали. Так цени же эту новую жизнь, ибо не только тебе пользоваться ее благами, но и надо, чтобы получили ее от тебя в наследство твои потомки… Если, дорогой Костя, ты вот такими мерками будешь измерять ценности жизни, ты поймешь — жрать сверх меры — это гнусно, водку пить — тоже гнусно. Смотреть на женщину, как на объект удовлетворения, это уж совсем.

— Ну так они же сами того требуют? — с обидой возразил Барбос — Они же тоже живые существа, как я понимаю!

— Ай, ладно, надоел ты. — Юра отвернулся и вновь стал смотреть на песчаную равнину, изъеденную соляными такырами. «Действительно, — подумал он. — Если видеть только то, что видит глаз — с ума сойти можно. Хорошо, что человек видит сквозь время, сквозь землю, сквозь мироздание вселенной…» Юра стал думать о Губкине: действительно, он видел сквозь землю. Разумеется, он строил свои гипотезы на основе научных данных. Но в институте на его лекциях Юра всегда ощущал потребность заглянуть глубже и дальше изведанного. Карты земных разломов, нефтеносных структур, казалось, говорили студенту — вот твоя область, вот тут и дерзай. Но начинал говорить Иван Михайлович Губкин — заведующий кафедрой геологии и нефтяных месторождений, типичный русак, каких рождает и выводит в люди русская деревня, — смелый, но не навязчивый, всегда оставляющий место для сомнений своим молодым коллегам, — у Юры сразу возникали проблемы. В тридцать третьем, когда выдала мощнейший фонтан тринадцатая буровая и съехалась компетентная комиссия на прием нового нефтяного месторождения, Иван Михайлович, объезжая с Кайгысызом Атабаевым оконтуренный район, на одной из вышек взял горсть песка и стал его нюхать. Кайгысыз усмехнулся: «Наслаждаетесь запахом своей грандиозной победы?» Губкин стесненно ответил: «Да ну какая победа! Завоеван всего лишь один рубеж. Основное направление наступления — только открывается». И он указал рукой в сторону Каспия… Юра и еще несколько студентов Московского нефтяного института сопровождали своего учителя, были с ним все время рядом. И тогда, когда он был с Кайгысызом, тоже стояли чуть сзади и слышали их разговор. Губкин, высыпав из ладони песок, обернулся и, увидев своих учеников, азартно выпалил: «Вот, Константин Сергеевич, на кого вам надо опираться… на молодую смену инженеров. Эти орлы не подведут!»

Однако прошли годы, прежде чем была выявлена промышленная нефтеносность верхних горизонтов красно-цветной толщи. В 1938 году, когда Юра приехал в Нефте-Даг с дипломом инженера и приступил к самостоятельной работе в КРБ, добыча нефти все еще базировалась в основном на Центральном участке. И только теперь, по прошествии еще полутора лет, шло интенсивное освоение новых нефтеносных площадей. Между Каспием и Нефте-Дагом, а попросту — Вышкой — трудилось в поте лица одиннадцать геолого-поисковых партий, руководили которыми, в основном, молодые специалисты, выпускники вузов Москвы и Баку.

Бакинцев с 1933-го памятного года, когда дала мощный фонтан тринадцатая буровая, вообще понаехало много. Буровые мастера, вышкомонтажники, просто рабочие — они поселились в новом строящемся на железнодорожной станции, возле Большого Балхана, городе Небит-Даге, на Вышке. А теперь их обжитые туркменские кибитки перекочевали в сторону Каспия, за новыми буровыми. Этим участком руководил Юра Каюмов…

Два часа езды по солончакам и вязким движущимся пескам, и вот, наконец, Вышка — рабочий поселок нефтяников, в центре которого на возвышенности, на знаменитой нефтяной горе, на месте тринадцатой, беспрестанно отвешивает поклоны, или словно клюет зерно огромная сказочная птица, станок-качалка. Влево и вправо от нее еще несколько таких станков, но в основном — кибитки, бараки и деревянные складные домики, обмазанные цементом или обшитые толстенными матами. КРБ — несколько таких домиков, поставленных друг к другу вплотную и соединенных ходами. Рядом черная войлочная кибитка — жилье Юры Каюмова.

— Ну что, Костя, зайдем ко мне — отдохнем малость? — предложил Юра, вылезая из кабины.

— Ну что вы, начальник, — уныло протянул Барбос. — Я лучше к своим товарищам зайду.

— Ладно, давай. Сейчас оглядимся, да наверное придется ехать на сто пятую, так что будь готов.

Войдя в кибитку, Юра поставил чемоданчик на кошму, снял с себя белую шелковую рубашку и чесучевые брюки. Парусиновые туфли сунул под раскладную кровать. Из тумбочки достал спецовку, но прежде чем вновь одеться, лег на кровать и, блаженно зажмурясь, раскинул руки. Тут же спохватился. Мать положила в чемодан вареную курицу, завернув ее в мокрое полотенце, чтобы не протухла. Юра достал курицу. Есть не стал — пока не хотелось. Зацепил из бачка воды в кружку, полил на сверток, обернул как следует газетой и закопал под кошму в холодный песок. Этой премудрости его научил старик-туркмен Еламан-ага. Можно было бы «закопать» и копченую колбасу, но Юра вспомнил о лаборантах. Присовокупив к трем колбасным коляскам три шоколадных плитки и три пачки чая, Юра завернул все это в другую газету, умылся, оделся и отправился в КРБ.