Менделе Мойхер-Сфорим - Фимка хромой

Тогда подошел я, попросил без фокусов милостыню и, получив несколько грошей, поспешил уйти. На душе у меня повеселело. Теперь, думаю, я на правильном пути. Господь бог посылает ткачу пряжу, кабатчику — пиво, а нищему-чужеземцу — вожатого. Не надо упускать его из виду. Следую потихоньку за ним, как корова за теленком, — куда он, туда и я. Ему, несчастному, не везет, всюду отказывают. В одном месте говорят:

— Невыносимо! До чего они обнаглели!

В другом:

— Идите с богом! Не надо нам ничего этого!

В конце концов он уходит взбешенный, с пустыми руками, а у меня, не сглазить бы, дела идут недурно… Я беру грош, копейку, полторы — сколько дадут.

«Что это, — думаю я, — за нищий такой? В жизни мне ничего подобного и не снилось. Очевидно, здесь так принято — нищие с книжками. Новомодные побируши, да еще в немецком платье! Дурачье! К чему попрошайничать с книжками и получать кукиш, когда можно просто ходить по миру? Я поступаю, как деды наши поступали: хожу по домам без всяких штук и собираю больше, нежели иные с книжками». Но как бы то ни было, дураки они или не дураки, я пока что крепко ухватился за своего «книжника», потихоньку следую за ним по пятам и держусь как можно дальше, чтобы он меня не видел. Сначала это удавалось, но потом он, видно, заметил, что я плетусь сзади, и ему это не понравилось. Он стал оглядываться, останавливаться, стараясь избавиться от меня. Я прикинулся дурачком, стал смотреть якобы в сторону, будто не интересуюсь им и иду своей дорогой. Но про себя думал: «Нет, братец, ты от меня не отвертишься! Если ты никому, даже себе самому, не нужен, зато ты нужен мне! Ходить по миру ты научил меня неплохо, умник мой дорогой!»

Наконец в одном из домов приключилась с нами такая история: хозяин собирался обедать, а в это время пожаловал мой нищий со своими книжками. Начался разговор — один хочет уговорить, другой отбояривается… Слово за слово, хозяин рассердился и не совсем деликатно указал моему «книжнику» на дверь. Но тут он заметил меня и послал нас обоих ко всем чертям. Общая участь невольно сблизила нас.

Спускаясь с лестницы, мой товарищ по несчастью смотрит на меня, сильно насупившись. Я отворачиваюсь и не знаю, как быть. Жду, пока он пройдет вперед. Стоим мы друг против друга несколько минут и оба чувствуем себя неловко. Наконец он спрашивает:

— Чего вы хотите?

— Ничего! — отвечаю я. — Того же, что и вы.

— Того же, что и я? — говорит он, удивленно окидывая меня взглядом с головы до ног. — Вы тоже автор?

Я решил, что «автор» — слово немецкое и что по- еврейски оно означает просто «бедняк», его товарищ по профессии. Поэтому я недолго думая ответил ему на том же языке:

— Да, автор.

— А что у вас вышло? — спросил он.

— У меня вышло совсем недурно! — ответил я, подумав: «Вам бы не хуже!», — грошей сорок примерно собрал.

— Как называется ваше произведение?

Опять, думаю, по-немецки! Он, очевидно, хочет знать, как меня зовут.

— Фишка! — говорю я коротко и ясно.

— Могу ли я иметь удовольствие познакомиться с Фишкой? — спрашивает он, умильно улыбаясь.

— Пожалуйста! С удовольствием! Я очень рад! — отвечаю я, дружески поглядывая на него.

— Ну, где же оно, ваше произведение?

— Да вот же я сам перед вами, помилуйте!

— Убирайтесь ко всем чертям! — крикнул он на меня в сердцах и, разозленный, убежал.

Выйдя из ворот, я увидел, что мой компаньон мчится как сумасшедший, убежал уже довольно далеко, затем неожиданно свернул в переулок и исчез. Я даже опешил и стоял как побитый, не понимая, что это за человек. Помешанный, что ли? То был так любезен, а то вдруг взбесился! Я, кажется, ничего плохого ему не сказал. Отвечал ему на его же языке. Новое несчастье! Какие-то «авторы»… По-нашему, по-еврейски говорят просто — нищий! А впрочем, ну его к черту!..

Прошло немного времени, и я с Одессой познакомился поближе, узнал все ее углы и закоулки, уловил секрет и научился двери отворять. Одесса — что табакерка с потайным замком: надо знать, какую пружинку нажать, — тогда она легко раскрывается, — засовывай пальцы и доставай добрую понюшку табаку.

Открылся передо мной непочатый край домов, пригодных для моего дела и ничем не хуже наших. Нищих оказалось сколько душе угодно, целые полчища всяческих видов: нищие с сумами и без сум, такие, каких нигде, кроме Одессы, не сыщешь: иерусалимские, сефардски [29] Сефардим — так называли евреев, проживавших на Пиренейском полуострове и в африканских странах. , турецкие и персидские евреи, лопочущие по-древнееврейски; старики нищие с женами и без жен, которые на старости лет едут умирать в Палестину, а пока что кормятся, плодятся и живут на мирской счет; покинутые жены, истеричные бабы, ревматики, приезжающие лечиться на лиман; приживальщики старомодные, юлящие в синагогах вокруг прихожан попроще, приживальщики из нынешних, бритые, обхаживающие богачей и франтов в кофейнях и трактирах; бедняки, почтенные на вид, разодетые как богачи, а на самом деле без гроша за душой, и такие, за которыми числятся чуть ли не собственные дома и которые тем не менее из нищих нищие… Скольких нищих из наших краев я ни встречал, все они не могли нахвалиться Одессой, хотя я, собственно, не знаю, что хорошего они там нашли. Один из них объяснил мне, в чем разница между нашим, местечковым, и тамошним нищим. В местечке нищий ест сухую корку хлеба, озабоченный и мрачный, а здесь он хоть и грызет тот же сухарь, но при этом ему подыгрывает шарманка. Шарманка в Одессе играет большую роль. На улице — шарманка, дома — шарманка, в трактирах — шарманка, в комедии — шарманка, и даже в синагоге — прости господи! — тоже шарманка! В Одессе вечно суета, шум, сутолока. Шарманка визжит, Играет, поет, свистит… В трактире часто видишь — сидит пьянчуга, кряхтит, поет какую-то песенку про «красную девушку», а насупротив сидят захмелевшие евреи, напевают что-то субботнее или «Земля еси» на мотив портновского марша, весело и живо…

Шел я однажды по улице. Вдруг кто-то крепко ударил меня в спину. Я подумал, что кто-нибудь из прохожих второпях нечаянно толкнул меня, и решил не обращать внимания. Однако тут же последовал второй удар, точно поленом. Обернулся и вижу — Ионтл, «холерный жених», сидит на улице! Одной колодкой упирается в землю, вторую поднял и рад, счастлив, что встретил меня. Я тоже очень обрадовался Ионтлу. Мы с ним дружили еще в Глупске, и я был у него на свадьбе, на кладбище, во время холеры.

— Вот как, Фишка! — крикнул он, здороваясь со мной. — И ты у нас в Одессе? Хорош городишко моя Одесса, не правда ли?

Но увидав, что я морщусь и в особый восторг от Одессы не прихожу, он заявил мне, обиженный, как если бы я нанес оскорбление его родословной и задел его за живое: